* * *

В сопровождении людей Судоплатова мы добрались до полевого аэродрома. Собственно, аэродромом его можно было назвать с большой натяжкой. Не удивлюсь, если эту посадочную площадку наспех подготовили специально для того, чтобы принять прилетевший за нами Пе-2. Глядя на заходящий на посадку двухмоторный бомбардировщик, я вспомнил старшего лейтенанта Калину. Друзьями мы стать не успели, но гибель этого, несомненно, способного пилота оказалась для меня неожиданно болезненной. Я однозначно воспринимал его, как часть своей команды, и вот его не стало, причем во многом из-за моей самоуверенности и непредусмотрительности.

Судоплатов торопился. Видимо, товарищу Берии не терпелось вернуть меня в Москву, и он всячески подгонял подчиненного. С Леной, возглавлявшей одну из боевых троек подполковника Лебедева, я даже толком переговорить не успел. Так, обменялись парой фраз в присутствии других бойцов НКВД, и на этом все.

Я был почти уверен, что Берия прислал сюда Судоплатова и его бойцов совсем не из соображений обеспечения секретности и оказания мне содействия. Нарком, а может, и не он один, видел кошмарные сны на тему попадания товарища Нагулина в руки противника, и предпринимал все возможное для того, чтобы этого не случилось. Отговорить Сталина и Шапошникова от идеи послать меня руководить прорывом немецкой обороны в узком коридоре, зажатом с запада внешним фронтом, а с востока Московским котлом, он, видимо, не смог, но терять контроль над ситуацией не хотел, да и не считал себя в праве. Отсюда и появилась рота бойцов НКВД, которым я, в общем-то, было только рад.

Управляя боем, я вскользь отмечал, как грамотно они перекрыли все подступы к моему лесному командному пункту и принялись фильтровать бойцов и командиров, пытавшихся к нему приблизиться. Правда, терзали меня подозрения, что был у них и другой приказ, на случай возникновения реальной угрозы моего захвата немцами. Нет, безусловно, Судоплатов и его люди защищали бы меня до последнего, но вот о том, что им приказано делать, если надежды отбиться и прорваться к своим не останется, я предпочитал не думать.

Долетели мы без приключений, и меньше, чем через час после прибытия, я входил в ставшее уже привычным здание на Лубянке. Вызывать меня в Кремль никто не торопился. Судоплатов отправился на доклад к Берии, а я оказался предоставлен самому себе. Заглянув в столовую и утолив требования разбушевавшегося желудка, я направился в свою комнату. Спасть хотелось отчаянно, но я все же заставил себя посетить душевую, прежде чем завалился на кровать и вырубился до утра.

Разбудил меня настойчивый стук в дверь. В генштабе, наконец, вспомнили о моем существовании, хотя, возможно, мне просто дали немного отдохнуть, за что я был Шапошникову только благодарен.

Входя в кабинет маршала, я ожидал увидеть начальника генштаба если и не в приподнятом, то, по крайней мере, в нормальном настроении. Однако Шапошников выглядел сильно обеспокоенным. Я понимал, что маршал зря тревожиться не будет, и его состояние немедленно передалось и мне.

– Рад бы вас поздравить с успешно проведенной операцией, товарищ Нагулин, да обстоятельства уж больно круто меняются, – произнес Шапошников, разворачиваясь к карте, – За истекшие сутки положение сильно ухудшилось. Генерал фон Клейст вновь показал себя мастером быстрого маневра танковыми соединениями, чего в условиях холодной зимы и интенсивного применения химического оружия от него никто не ожидал.

Я, как и Шапошников, смотрел на висевшую на стене карту, но видел не только то, что было доступно глазам маршала. Режим дополненной реальности, используя собранные спутниками данные, раскрывал передо мной истинную картину замысла немецкого генерала. Надо признать, замысла смелого и мастерски реализованного.

Не знаю, как фон Клейст смог быстро и безошибочно сориентироваться в обстановке, но он принял очень грамотное решение. Поняв, что контрудар Брянского фронта с юга носит вспомогательный характер и не представляет угрозы, Клейст все доступные резервы бросил на север, чтобы остановить дивизии генерала Конева, введенные в пробитую моими бригадами брешь. Надо признать, ему это почти удалось. Во всяком случае, контрнаступление Калининского фронта начало буксовать и потребовало от Конева ввода в бой его немногочисленных резервов.

Тем временем Клейст, волевым решением отказавшись от продолжения прорыва к окруженным, развернул две трети своих танковых и моторизованных сил на северо-запад и ударил в направлении Ржева, выходя в тыл армиям Конева, продолжавшим рваться на юг. Покрытые толстым слоем льда реки и озера не могли стать препятствием для трех сотен немецких танков, и над восточным флангом Конева нависла серьезная угроза. Химическое заграждение, которое с таким трудом и потерями пробивали мои танковые бригады, Клейсту не помешало, поскольку он изящно его обошел и теперь прикрывался им с юга от ушедших в прорыв советских дивизий.

Меня кольнула нехорошая мысль, и я мгновенно прикрыл глаза. Мои худшие опасения немедленно подтвердились. Мы с Судоплатовым улетели в Москву на самолете, а рота бойцов НКВД должна была выдвинуться в столицу чуть позже на грузовиках, но сделать этого люди Берии не успели – танковый клин Клейста уже перерезал им путь. Прорываться через ведущий на север узкий и насквозь простреливаемый коридор, оставшийся в руках советских войск, подполковник Лебедев не решился, боясь зря потерять людей. Он принял решение остаться с основными силами тридцатой армии генерала Лелюшенко и дождаться стабилизации ситуации. Однако ситуация стабилизироваться не спешила, и теперь генштаб и Ставка лихорадочно искали выход из сложившейся невеселой ситуации.

Мне же эта ситуация виделась невеселой вдвойне. Среди оказавшихся в почти захлопнувшемся котле людей Судоплатова вычислитель беспристрастно демонстрировал мне метку сержанта государственной безопасности Серовой. Немного успокаивал тот факт, что рядом с Леной находились Игнатов и Никифоров, которым я доверял почти как себе, но все-так они были обычными людьми, пусть и неплохо подготовленными, и для того, чтобы защитить ее от трех сотен немецких танков, изо всех сил поддерживаемых артиллерией и авиацией, их сил было явно недостаточно. Да и не собирался я взваливать эту задачу на плечи товарищей. Это было мое, и только мое дело.

Гарри Трумэн начал свою политическую карьеру при активной поддержке мэра Канзас-Сити и известного функционера Демократической партии штата Миссури Тома Пендергаста. Обладая определенной популярностью и уважением, как ветеран Первой мировой войны, Трумэн был избран судьей, а впоследствии и председателем суда округа. К тридцать четвертому году он набрал достаточный политический вес для того, чтобы стать членом сената США.

Избрание в сенат прошло не без поддержки все того же Пендергаста, который имел сомнительную репутацию коррумпированного партийного босса. К сороковому году, когда пришла пора переизбираться на новый срок, Трумэн вновь заручился поддержкой партийного аппарата. Пендергаст к тому моменту уже сидел в тюрьме, но помощь Трумэну оказал сменивший его Ханниган.

С началом Второй мировой войны Трумэн приобрел известность, как председатель сенатского комитета, занимавшегося расследованием фактов коррупции и неэффективного расходования средств в ходе реализации Национальной программы обороны. Однако одно из своих самых резонансных заявлений он сделал не по поводу взяток и откатов при заключении правительственных контрактов на поставку вооружений.