Лариса спала по обыкновению голой, на животе, перекинув ногу через скатанное валиком одеяло в синем пододеяльнике. Она была такой тонкой и длинной, что казалась белым барашком на гребне волны, облачком на горизонте. Она, с изящной линией талии, с длинными и тонкими пальцами, с алебастровой кожей, под которой видны были голубоватые жилки, казалась почти бесплотной, преходящей, тогда как все в Алене было земным, реальным и прочным. Алена была низенькой, крепкой, округлой и плотной, как наливное яблочко. В Алениной стройности не было ничего утонченного и изысканного.

Днем Андрея вызвал к себе министр. В его кабинете был накрыт обед на двоих; как только Андрей вошел, министр сделал приглашающий жест рукой и спросил:

– Совместим приятное с полезным?

Министр был пожилым человеком с мягкими чертами лица и благородной сединой редеющих волос. С первого взгляда он всегда казался этаким добрым, но строгим отцом – и любил выглядеть таковым. С подчиненными, особенно младшими, он разговаривал нравоучительно, но мягко, получая удовольствие от вмешательства в их жизни, перебирал каждую деталь, выяснял каждую мелочь.

– Итак, Андрей Дмитриевич… – начал министр, отправив в рот первую ложку душистого супа, – как поживаете?

– Хорошо. Отменный суп, – поддержал разговор Андрей, последовавший примеру министра.

– И что же происходит в жизни?

– Да ничего особенного…

– Так ли уж? – Министр прищурился, улыбаясь. – А с чего тогда рассеянность? Эти странные улыбки, которыми вы зазывали нашего дорогого Василь Васильича. Он уже интересовался. Говорил: «Я, конечно, президент, но так со мной заигрывать, пожалуй, не стоит…»

Министр засмеялся, а Андрей, похолодев, замер. Он даже и представить не мог, что улыбался президенту на заседании. Он вообще не помнил, что обсуждалось и за каким чертом он сам должен был там присутствовать.

– Так что? – Министр съел еще ложку супа. Сейчас, за обеденным столом, между дымками, поднимающимися от горячих ароматных блюд, он казался Андрею удивительно домашним, словно и впрямь был отцом или дядюшкой.

– Лариса хочет ребенка, – начал он. А потом, постепенно, взял и рассказал все, совершенно все, вплоть до своего желания забрать Алену в Москву. Министр слушал, улыбаясь и подбадривая, а потом сложил под подбородком ухоженные руки, и Андрей неприятно удивился красному оттенку их кожи.

– Подумай, – напевно начал министр, – ну что она тебе даст? Секс с ней скоро надоест. Трогательные истории навязнут в зубах – месяца через три ты будешь знать их наизусть. И что останется? Сожаление и ощущение сродни тому, которое бывает во рту по утрам. Не обижай Ларису – мой тебе совет. Дай ей то, чего она хочет, и сам увидишь: она затмит твою деревенскую дурочку. Женщина должна быть счастлива, тогда она божественна. Алена счастлива, Лариса – нет. Когда изменится положение вещей, ты увидишь, как изменится и твое отношение к ним. Если же ты бросишь жену, то и та, другая, вскоре станет несчастна: в чужом мире, который покажется ей страшным, без родных, без друзей, без вещей, к которым она привыкла. И даже без тебя, потому что ты живешь здесь, в здании правительства, и дома бываешь лишь поздно ночью. Лариса хотя бы умеет ходить по магазинам. Алена не сможет и того. Придется тебе тогда достать прялку и ткацкий станок, чтобы придать хоть какой-то смысл ее существованию… Страсть – она проходит, как бы ни была сильна в начале. И если женщина после угасания чувств не сможет стать тебе другом, жизнь твоя превратится в ад! Эта дикарка сможет стать твоим другом? Поддерживать тебя, выслушивать, понимать?

Андрею казалось, что он слушает министра из вежливости: он поддакивал, кивал, медленно ел бульон и думал скорее о вкусе блюда, чем о смысле слов…

Он стремился к Алене, и вот наконец пришла ночь, и он, разгоряченный полетом, опять приземлился под ее окнами. Дворовый пес снова приветствовал его, радостно поскуливая. Андрей погладил собаку по холке и подумал, что завтра, когда он прилетит за Аленой на вертолете, надо будет забрать и эту замечательную псину с умными глазами.

Когда Алена, усыпленная паутинкой, уснула, Андрей долго не мог уйти: все гладил и гладил ее лицо, целовал губы. Он представлял себе их будущую жизнь: спокойную, тихую, наполненную любовью – такую, как сейчас, только в Москве…

Потом стал тихонько попискивать диагност за окном. Он был настойчив, как комар, и Андрею пришлось встать. Он выполнил привычную последовательность движений: оделся, сменил простыни, отключил жучков, которые тут же убрались в пазы диагноста, и, прихватив орнитоптер, вскочил на подоконник. Тут он замер на секунду, протянул ладонь, и диагност выплюнул ему на ладонь листочек с медицинским заключением и запаянную пробирку с отработанной Алениной кровью.

Андрей спрыгнул на землю и, включив фонарик на шлеме навигатора, пробежался глазами по справке. «Ребенок зачат», – было написано там.

Андрей замер, и сердце его испуганно забилось. Он знал, что так должно было произойти, но совсем этого не ожидал. Почему-то вдруг стало очевидным, что беременность все меняет. По крайней мере, потому, что требует вдумчивых решений и окончательных ответов. Андрей представил себе ребенка: маленького, беленького и в складочках, как на рекламе детского питания. Рядом с ним он представил себе его маму. Сначала она казалась смутным безликим пятном, но потом приняла отчетливые очертания Ларисы. И Андрей задался вопросом: не предатель ли он по отношению к жене? Ему казалось само собой разумеющимся, что мужчина и женщина могут развестись. Он полагал, что поступит честно, если все расскажет Ларисе, прежде чем привезти в город Алену… Однако ребенок добавил в его рассуждения новых красок. Здесь, на темном дворе, возле поленницы дров, слушая звуки сонной деревни, Андрей понял, что не знает, чей это должен быть ребенок.

Он вспомнил растерянную и несчастную Ларису после выкидыша, и его охватила острая жалость. Показалось нечестным отнять у нее не только себя, но и надежду на ребенка: на такого, какого она хотела. Появилась в голове странная мысль: жить с Аленой, а ребенка отдать Ларисе, но было в этой мысли что-то странное и даже отвратительное – а что именно, он сформулировать не мог.

И Андрей в отчаянии подумал, что единственное, что остается ему, – вернуть все назад, вернуться к жене, оставить Алену и, дождавшись положенного срока, забрать у нее ребенка так, чтобы она не знала, кто и почему его забрал.

В бешенстве он размахнулся и швырнул об стену дома пробирку. Стекло разлетелось на десяток окровавленных осколков.

Финист раскрыл крылья орнитоптера и, взлетев, резко дернул коробочку диагноста. Что-то хрустнуло, прибор упал ему в руки, а на бревне осталась сиротливым кружком присоска, на которой он держался. Но Финисту было все равно.

Лариса проснулась, когда он вошел в квартиру. Она лежала и напряженно прислушивалась, куда он отправится: к ней или в гостиную. Но он пришел к ней. В неплотной городской темноте она видела его силуэт и блеск его глаз. Что-то настораживало Ларису в том, как Андрей стоит, как безвольно опущены его руки, как повернута голова: он стоял так, словно извинялся.