Сквозило, в кране капала вода. Я зарисовала металлические скобки и лишний бугорок и очень захотела, чтобы прошла депрессия. Несмотря на все мои знания о работе человеческого организма, я не понимала, как печаль может начаться в мозгу и распространиться на тело, как соматическая инфекция, разъедая и воспаляя организм, вызывая оцепенение и, наконец, разрушая карьеру и семью или, в некоторых печальных случаях, физическую личную жизнь.

– Хорошие шмотки, – пробормотал Раффин. – Ар-ма-ни. Никогда не видел такое вблизи.

– Одни его туфли и ремень из крокодиловой кожи стоят порядка тысячи долларов, – заметила я.

– Правда? – удивился Марино. – Наверное, это его и убило. Жена покупает ему подарок на день рождения, он узнает, сколько это стоит, и в результате получает инфаркт. Не возражаешь, если я закурю, док?

– Возражаю. Какая температура была в Антверпене, когда отплыл теплоход? Ты спрашивал Шоу?

– Ночью девять, днем семнадцать, – ответил Марино. – Та же дурацкая теплая погода, как и везде. Если не поменяется, с тем же успехом могу провести Рождество вместе с Люси в Майами. Или придется устанавливать пальму вместо елки в гостиной.

Упоминание о Люси заставило сердце сжаться. У нее всегда был сложный характер. Очень немногие понимали ее, даже если считали, что хорошо ее знают. За громадным интеллектуальным потенциалом, сверхвысокими достижениями и тягой к риску скрывался легкоранимый ребенок, воевавший с драконами, которых боялись остальные. В нее вселяла ужас возможность оказаться брошенной – реальная или мнимая. Люси всегда первой отвергала дружбу.

– Вы когда-нибудь замечали, что перед смертью люди одеваются небрежно? – спросил Чак. – Интересно почему?

– Слушай, я надену свежие перчатки и отойду в уголок, – сказал Марино. – Мне нужно покурить.

– За исключением прошлой весны, когда убили детей, возвращавшихся со школьного бала, – продолжал говорить Чак. – Парень в синем смокинге и с цветком в петлице.

Под ремнем морщился пояс джинсов.

– Брюки велики в поясе, – указала я, отмечая этот факт в форме. – Возможно, на один-два размера. Наверное, он похудел.

– Трудно сказать, какой размер он носил, – вставил Марино. – Сейчас его живот больше моего.

– Его распирают газы, – сказала я.

– Жаль, что у вас нет такого оправдания, – осмелел Раффин.

– Сто пятьдесят сантиметров, вес сорок пять килограммов. Если учесть потерю жидкости, он должен был весить порядка семидесяти килограммов, – подсчитала я. – Мужчина средних размеров, который, как я говорила, мог похудеть, судя по одежде. На одежде странные волосы длиной около двадцати сантиметров, бледно-желтого цвета.

Я вывернула левый карман джинсов и обнаружила те же волосы, серебряные щипцы для сигар и зажигалку. Осторожно положила их на чистый лист бумаги, чтобы не смазать вероятные отпечатки пальцев. В правом кармане лежали две пятифранковые монеты, английский фунт и множество свернутых иностранных банкнот, которые не были мне знакомы.

– Ни бумажника, ни паспорта, ни ювелирных изделий, – подытожила я.

– Определенно похоже на грабеж, – предположил Марино. – Если бы не содержимое карманов. Это не имеет смысла. Если бы его ограбили, отобрали бы все.

– Чак, ты еще не звонил доктору Боутрайту? – спросила я.

Это был один из одонтологов – судебных дантистов, которых мы обычно вызывали для консультаций из Виргинского медицинского колледжа.

– Позвони сейчас.

Он стянул перчатки и подошел к телефону. Я услышала, как он один за другим открывает ящики стола.

– Вы не видели телефонную книжку?

– Это тебя нужно спросить, – ответила я раздраженно, – поскольку ты за нее отвечаешь.

– Сейчас вернусь.

Раффин опять куда-то убежал, и Марино проводил его взглядом.

– Тупой как осел, – прокомментировал он.

– Не знаю, что с ним делать, – сказала я, – потому что в действительности он не тупой, Марино. В этом-то и проблема.

– Ты спрашивала, что с ним происходит? Ну, вроде как нет ли у него провалов в памяти, нарушений внимания или чего-нибудь подобного? Может, он ушибся головой или слишком часто занимается онанизмом.

– Специально не расспрашивала.

– Не забудь, что в прошлом месяце он спустил пулю в канализацию, док. Потом вел себя, как будто это была твоя вина, что, конечно же, чистейшая ерунда. Я хочу сказать, что при этом присутствовал.

Я боролась с мокрыми скользкими джинсами мертвеца, пытаясь их снять.

– Не хочешь мне помочь?

Мы осторожно стянули джинсы, сняли трусы, носки и футболку, и я положила их на покрытую простыней каталку. Я тщательно осмотрела их в поисках разрывов, дыр и других очевидных трасологических улик. Обратила внимание, что задняя часть брюк была намного грязнее, чем передняя. Задники туфель потерлись.

– Джинсы, черные трусы и футболка от Армани или Версаче. Трусы вывернуты наизнанку, – продолжала я опись. – Туфли, ремень и носки – от Армани. Видишь грязь и потертости? – показала я. – Возможно, его волочили под мышки.

– Мне тоже пришла в голову эта мысль, – сказал Марино.

Минут через пятнадцать открылась дверь, вошел Раффин с телефонной книжкой в руке и постучал ею по шкафу.

– Я что-нибудь пропустил?

– Сейчас мы обследуем одежду через "люма-лайт", потом высушим, чтобы ею могли заняться трасологи, – недружелюбно проинструктировала я Чака. – Обсуши его личные вещи феном и упакуй.

Он натянул перчатки.

– Десять четыре. Принято, – ответил он бодро.

– Похоже, ты уже готовишься к экзаменам в полицейскую академию? – поддразнил его Марино. – Молодец!

Я полностью погрузилась в исследование трупа, настолько разложившегося, что он едва напоминал человеческое тело.

Смерть сняла с этого человека всякую защиту, и бактерии из желудочно-кишечного тракта бесконтрольно наводнили организм, ферментируя, вызывая брожение и заполняя все пространство газами. Бактерии разрушали стенки клеток и превращали кровь в венах и артериях в зеленовато-черную кашицу, делая кровеносную систему, которая просвечивала сквозь обесцвеченную кожу, похожей на реки с притоками и ручьями.

Области тела, которые были скрыты под одеждой, были в гораздо лучшем состоянии, чем руки и голова.

– Не дай Бог встретить такого вечером в темном переулке, – произнес Раффин, глядя на мертвеца.

– Он в этом не виноват, – ответила я.

– Знаешь что, Чаки-малыш, – сказал Марино, – когда ты умрешь, тоже будешь страшным как смертный грех.