– Продолжай, – приказала я. – Рассказывай.

– Не знаю, вправе ли я говорить об этом, – произнес Раффин, и что-то в его глазах насторожило меня. – Послушайте, доктор Скарпетта, я понимаю, что был мальчиком на побегушках. Признаю, что во время рабочего дня уходил по своим личным делам и, наверное, не слишком ответственно выполнял свои обязанности. И мне не нравится Марино. Со всем этим я согласен. И все же скажу вам то, о чем все молчат, если пообещаете, что не накажете.

– Я не наказываю людей за честность! – воскликнула я, рассердившись на то, что он мог даже подумать такое.

Раффин пожал плечами, я уловила на его лице тень самодовольства. Он понимал, что разозлил меня.

– Не наказываю, – повторила я. – Я лишь надеюсь, что подчиненные все делают правильно; в противном случае они наказывают сами себя. Если не удержишься на своей работе, это твоя вина.

– Может быть, я подобрал не то слово, – ответил он, присев на каталку и скрестив руки на груди. – Я не так хорошо выражаю свои мысли, как вы. Просто не хочу, чтобы вы на меня обиделись за откровенность, хорошо?

Я промолчала.

– Все очень сожалеют о том, что случилось в прошлом году, – проговорил он. – Мы не представляем, как вы справились со своей бедой. Правда. Я хочу сказать, что если кто-то сделал бы такое с моей женой, не знаю, как я смог бы жить дальше; особенно такое, как со специальным агентом Уэсли.

Раффин всегда называл Бентона "специальным агентом", хотя я полагала это глупым. Если и был кто-то не обращавший внимания на должности и титулы и даже стеснявшийся их, то это Бентон. Но когда я вспомнила замечание Марино об одержимом желании Раффина работать в правоохранительных органах, начала понимать своего подчиненного. Вероятно, мой слабый, хрупкий смотритель морга преклонялся перед заслуженным агентом ФБР, который к тому же специалист по психологическому профилированию, и я подумала, что его усердие в работе в то время было вызвано скорее авторитетом Бентона, чем моим.

– Это повлияло на нас всех, – продолжал тем временем Раффин. – Вы знаете, что он приходил сюда, заказывал обеды, пиццу, шутил и болтал с нами. Такой важный человек вел себя как равный. Это не укладывалось в голове.

Слушая Раффина, я перебирала в памяти известные мне факты из его биографии. И вдруг все поняла. Его отец погиб в автомобильной катастрофе, когда Раффин был ребенком. Его воспитывала мать – прекрасная интеллигентная женщина, преподававшая в школе. Его жена тоже отличалась сильным характером, а теперь он работал под моим началом. Меня всегда поражало, сколько людей возвращаются в детские годы в поисках виноватого в своих неудачах, которым в данном случае была властная женщина.

– Все боялись лишний раз побеспокоить вас, – рассказывал Раффин. – Поэтому никто ничего не говорил, когда вы не обращали внимания на то или другое, а тем временем происходило и происходит многое, о чем вы не догадываетесь.

– Например? – спросила я осторожно.

– Ну, во-первых, у нас завелся вор, – резко ответил он. – И я бьюсь об заклад, что это кто-то свой. Воровство продолжается уже несколько недель, а вы ничего не делаете.

– Я узнала об этом лишь недавно.

– Что еще раз доказывает мою правоту.

– Это смешно. Роза ничего от меня не утаивает.

– С ней тоже обходятся осторожно. Откройте глаза, доктор Скарпетта: люди считают ее вашей стукачкой. Ей не доверяют.

Я заставила себя сконцентрироваться на своей работе, так как его слова меня задели. Я продолжала снимать кожу, стараясь не разрезать. Раффин ждал ответа. Я посмотрела ему в глаза.

– У меня нет доносчиков, я в них не нуждаюсь. Каждый мой сотрудник знает, что может всегда прийти ко мне и обсудить любой вопрос.

В его молчании я уловила злорадное торжество. Он не сменил свою вызывающую позу, наслаждаясь моментом. Я оперлась руками о металлический стол.

– Не думаю, что нуждаюсь в поучениях, Чак. Ты единственный, у кого со мной проблемы. Разумеется, я понимаю, из-за чего ты не ладишь с начальницами. Потому что всю жизнь тебе приходилось идти на поводу у женщин.

Блеск в его глазах пропал. На лице застыл гнев. Я продолжила снимать с трупа скользкую рыхлую кожу.

– Но хочу поблагодарить тебя за то, что не стал скрывать свои мысли, – сказала я спокойно и холодно.

– Это не только мои мысли, – грубо огрызнулся он. – Все считают, что вы больше не в состоянии нормально работать.

– Рада, что тебе известно, о чем думают все, – проговорила я, стараясь не выдать охватившую меня злость.

– Это нетрудно. Я не единственный, кто заметил, что вы не такая, как раньше. Вы сама это прекрасно понимаете и должны это признать.

– Расскажи, что я должна признать?

Наверное, он заранее приготовился к ответу.

– Несвойственные вам поступки: работаете до упаду, выезжаете на все преступления и поэтому так устаете, что не замечаете напряженную атмосферу в отделе. А когда вам звонят огорченные люди, у вас нет времени поговорить с ними так, как раньше.

– Какие огорченные люди? – Я готова была выйти из себя. – Я всегда беседую с родственниками, со всеми, кто обращается, если у них есть право получить информацию.

– Может, вам следует спросить доктора Филдинга, на какое количество звонков он отвечает, со сколькими приходящими к вам людьми разговаривает и как прикрывает. А потом, эта ваша штука в Интернете... Вы действительно зашли слишком далеко. Это последняя капля.

Я была в недоумении.

– Какая еще штука в Интернете?

– Ваш чат, или как его там называют. Честно говоря, у меня дома нет компьютера, я не пользуюсь Интернетом, поэтому сам не видел.

Странные тревожные мысли заметались у меня в голове, как стая испуганных птиц. Мириады подозрений всколыхнули рассудок.

– Я не хотел вас обидеть, – сказал Раффин. – Надеюсь, понимаете, я хотел сделать как лучше. После всего, что вам пришлось пережить.

Я не желала слышать больше ни единого слова об этом.

– Спасибо за понимание, Чак, – произнесла я, пристально глядя ему в глаза, пока он не отвел взгляд.

– К нам должны привезти кого-то из Пойнтатану, – быстро проговорил он, стремясь поскорее уйти. – Если хотите, я могу проверить.

– Да, пожалуйста. А потом засунь это тело назад в холодильник.

– Ну конечно, – ответил он.

За ним закрылись двери, и в зале воцарилась тишина. Я сняла остатки кожной ткани и положила на разделочную доску. Я чувствовала, как в мою уверенность закрадывается сомнение и на меня наваливается холодный параноидальный страх. Я наколола на доску булавками человеческую плоть и измерила ее. Положила доску с прикрепленной кожей в хирургическую кювету, накрыла ее зеленой тряпкой и поставила в холодильник.