Неудачно.

О боже. Почему я такой имбесиль?..

Мысль была крайне своевременной, учитывая, что Тоньо в сопровождении верного Берто и четверых святых братьев на крепких мулах как раз подъехали к воротам городского особняка его преосвященства. Что ж, это было намного лучше, чем визит в официальную резиденцию. Хотя, если верить слухам, — а у Тоньо не было основания им не верить, — и городской дом его преосвященства далеко не все гости покидали живыми, здоровыми и свободными.

Его преосвященство ожидал гостя в своем кабинете, обставленном просто, даже аскетично: беленые стены, жесткие деревянные кресла, книжные шкафы, бюро. Массивный стол с письменным прибором в виде Ватиканского собора. Распятие на стене. Тоньо лишь однажды, в далеком детстве, был здесь с отцом — и с тех пор в кабинете ничего не изменилось, за исключением одной детали. Тогда, помнится, над столом его преосвященства не висел портрет покойного короля Фердинанда, украшенный свежими дубовыми листьями.

Странное украшение.

И весьма странно, что его преосвященство держит над столом потрет недруга. Помнится, незадолго до своей кончины его величество обещались спустить шкуру со своего Великого Инквизитора и набить из нее чучело, но, похоже, Великий Инквизитор успел раньше. Правда, чучела не набил — королевское тело покоится в фамильном склепе. Наверное.

Вошедшего в кабинет Тоньо встретил пронзительный взгляд темных, изысканной миндалевидной формы, глаз. В глубине их проскальзывали едва заметные искорки, а может быть, это были всего лишь отблески каминного пламени.

— Здравствуй, мой мальчик, — Великий Инквизитор улыбнулся краешками губ и протянул Тоньо руку с кардинальским перстнем. — Рад видеть тебя.

— Отец Кристобаль. — Тоньо опустился перед ним на одно колено и коснулся губами кольца.

Рука Великого Инквизитора потрепала его по волосам. Вполне дружески и по-родственному. Но подняться его преосвященство не предложил, а оставил руку на голове Тоньо. Тяжелую руку.

— Но я совсем не рад поводу, мой мальчик, — продолжил отец Кристобаль. — На тебя поступили доносы.

Шесть штук разом. И все, надо сказать, весьма аргументированные и не от последних людей в королевстве. Если то, в чем тебя обвиняют, правда…

Отец Кристобаль замолк, а Тоньо судорожно пытался понять, в чем же его обвиняют, да еще в шести доносах?.. шести… вчера в гостях у Фердинандо было пятеро прихлебателей. Плюс сам Фердинандо. Но в чем они могли его обвинить, кроме нежелания драться на дуэли с собственным братом?

— В чем бы меня не обвиняли, отец Кристобаль, я не причинил никому вреда и не имел такого намерения, — твердо ответил Тоньо.

Великий Инквизитор тихо засмеялся.

— Неплохо, мой мальчик, неплохо. — Он, наконец, снял руку с головы Тоньо и жестом велел ему сесть в кресло напротив стола. — Я вижу, ты уже понял, кто подал на тебя жалобу, и догадываешься, что тебе вменяют в вину.

Усевшись в кресло, — на самый край, не время было расслабляться и наглеть, — Тоньо покачал головой.

— Кто — я понял. Фердинандо со свитой. Но повод?

Теперь покачал головой отец Кристобаль.

— Повод у них был, Тоньо. Ты устроил пожар… — он поднял руку, не давая Тоньо возразить. — Не надо говорить, что ты ничего не делал. Это — прямой путь на костер, мой мальчик.

Тоньо вздрогнул. Костер? Потому что кто-то из прихлебателей Фердинандо уронил свечу на скатерть? Но ведь Тоньо ничего не сделал! Он даже не думал об этом канделябре, он не хотел пожара! Он всего лишь не хотел вызывать брата на дуэль, потому что отец взял с него клятву никогда, ни при каких условиях с ним не драться и не желать его смерти.

И за это — костер?!

— Почему?

Отец Кристобаль задумчиво покусал щегольской ус, потом поднял взгляд на портрет покойного короля.

Усмехнулся.

— Отец рассказывал тебе, почему Великими Инквизиторами вот уже век становятся только те, в ком течет кровь Альба?

Тоньо недоуменно кивнул. Это же понятно: чтобы распознать колдовство, нужно самому иметь дар. И тем более дар нужен, чтобы остановить колдовство.

— Но, похоже, ты так и не понял разницу между колдуном и фениксом. Или понял?

— Разница в целях. Феникс смиряет гордыню и служит Господу и Испании, а колдун считает себя единственно правым и служит лишь сам себе. Я помню об этом.

Отец Кристобаль тяжело вздохнул.

— И ты считаешь, что всегда способен отличить свои интересы от интересов Господа и Испании? Или что ты всегда правильно понимаешь их интересы? Или, быть может, ты считаешь, что все, что происходит к твоему благу, но без твоего прямого участия — есть проявление божьей воли, а не твой произвол?

Тоньо нахмурился.

— Я не претендую на величие и непогрешимость, отец Кристобаль. Но как я могу считать себя причиной случайностей? Поверьте, я не желал этого пожара, как не желал смерти моему брату… в тот момент, — добавил он, скрепя сердце: врать Великому Инквизитору еще хуже, чем врать самому себе. — Моя вина лишь в том, что я не погасил огонь, хотя мог бы. Но тогда они бы точно убедились в том, что я колдун.

Отец Кристобаль кивнул, мол, продолжай, я тебя слушаю. И Тоньо продолжил, вспоминая весь вчерашний день в подробностях: как гнал коня с рассвета, чтобы до полудня прибыть в Мадрид; как не застал отца дома, зато застал матушку и брата Фердинандо; как за обедом брат насмехался над ним, а следом и его прихлебатели; как обвинил его в трусости, недостойной идальго, потому что лишь трус не отвечает на оскорбления; как один из приятелей Фердинандо толкнул канделябр и уронил свечу, от которой тут же вспыхнула скатерть…

— Я всего лишь хотел, чтобы Фердинандо замолчал. Мне бы пришлось вызвать его на дуэль, или бы он сам это сделал. Отец Кристобаль, вы же сами знаете, сколько раз Фердинандо подсылал ко мне убийц в Саламанке! А тут он был уверен, что мне никуда не деться.

— Тихо. — Отец Кристобаль поднял ладонь. — Значит, ты хотел лишь, чтобы брат замолчал и отстал от тебя, так? А теперь подумай головой, мой мальчик, о том, к чему привело твое желание.

— Мое желание?..

— Разумеется. Огонь слушается тебя. Не слов, нет. Мыслей, чувств. Тех желаний, в которых ты сам не отдаешь себе отчета. И их — больше всего. Огонь не умеет притворяться глухим и не слышать молитвы не на латыни. Ему все равно, как и Господу. Огонь, как и весь этот мир, создан Господом и суть часть Господа. И нам, Альба, всего лишь дан чуть более громкий голос, чем многим другим, и потому иногда Господь слышит нас лучше и быстрее исполняет наши желания. И нам дана свобода либо идти по узкой каменистой тропе к воротам святого Петра, либо по широкой дороге в ад. И наша тропа вверх еще тернистей, а дорога вниз — еще мягче, чем у прочих…

От слов отца Кристобаля голова сама собой опускалась, и на язык просились слова покаяния. Но смысл?