Ну, спасибо… Василий Игнатьевич не хотел возобновлять «старую дружбу» и угощаться их пирогами не хотел. Но не станешь ведь отказываться и поворачивать женщину вспять. Не с праздными руками ушла, «отдарился» ведерком карасей.

В залив на протоке Василий Игнатьевич больше не ездил, перестал ловить на блесну. Ставил в озерах небольшую карасевую сеть – много ли одному надо.

Весло, случалось, цепляло утопленные браконьерские ряжи. Среди драных, вросших в тину, давно забытых кем-то попалась даже дорогая, уже никчемная финская трехстенка. Мелкая рыбешка сгнила, растворилась в воде, сильная рыба порвала ячеи с огромным, должно быть, мучением. И ушла…

Вытаскивая чужую испорченную снасть на берег, Василий Игнатьевич думал, что мальчишек надо растить в деревне. Пусть бы видели, как взрослеет вместе с ними все живое и как больно живому, если безотчетно, бессмысленно его губить. Горестно думал о людях, перепоясавших озеро тройным заслоном. Затруднили свободу водяным жителям, а снимали или не снимали улов – непонятно. Достать же сети вовсе поленились. Или побрезговали – в жаркий день запутавшаяся в ячеях рыба быстро тухнет. Таким богачам легче другие сети купить… Нехорошо это было, будто излишек денег дал людям право брать добычу даже не из жадности, а просто из удали. Будто они преступили черту, за которой человек ставит голый азарт превыше всего. И убивает сверх меры ради одного только удовольствия убивать…

Рыбой Василий Игнатьевич пробавлялся летом, к зиме надумал запастись утиным мясом, спустив тушки в погреб. Начнется охота, наставник покажет молодым класс настоящей стрельбы. «Учите матчасть», – как говорит Денис… Для них охота – развлечение, а старшие Тихонькие уважали охоту в первую очередь как промысел в подспорье к столу.

В ближнем леске Василий Игнатьевич испытал меткость ружья и зоркость глаз. По шишкам попадал с ходу, без промахов. Спуск на горизонталке был по-прежнему послушным, ничего не заедало, и резкость отличная, и кучность. Сбегал за отцовской тозовкой, в стволах которой виднелись мелкие, проеденные службой и временем каверны. Но и тозовка, с детства родная, оживающее в стрельбе человеческое продолжение, не подвела.

Торопя время к осенней страде, Василий Игнатьевич возился с огородом: на овощах и дичи можно жить без особых затрат. Рыбачил, наблюдая издали в бинокль за косяками линяющих селезней и ростом утят. Птичья стража замечала человека быстро, озера бурлили водоворотами – потревоженные стаи ныряли скопом. Василий Игнатьевич усмехался: погодите бояться, жируйте спокойно. Я вам пока не опасен. Вот придет осень – тогда бойтесь…

К августу подлетки стали на крыло, стаи начали делать пробные перелеты с одного водоема в другой. Ночи потемнели и вызвездились. Месяц плавал в похолодевшей воде как ручка, обломанная с золотого ковша. Две с половиной недели осталось до начала миграции птиц.

В нетерпеливом предвкушении охоты Тихонький несколько раз посетил на зорьке ближнее озерцо. Без ружья, чтобы не соблазняться.

Туман поднимался над водой вначале синими, затем белесыми и серебристыми клубами. Громко билось сердце Василия Игнатьевича, а чуткие утки не слышали. Они словно не замечали легких шевелений бездействующей фигуры либо считали ее корягой, застрявшей после весеннего паводка в зарослях тростника. В лучах занимающегося рассвета зеленые головы крякв отдавали фиолетовыми переливами…

Денис с ребятами прибыли к вечеру в день открытия сезона. Охотники повесили на гвозди в кухне ружья в чехлах, распаковали коробки с пластиковыми чучелами. Имитация перьев и окраса на них была выше похвал, птицы казались живыми. Василий Игнатьевич в который раз подумал, что надо бы как-нибудь купить такие чучела, а то его резиновые уточки потемнели и стали похожи на плавающие в озере сапоги.

К огурцам и пучкам зеленого лука на столе присоединились батоны хлеба, шмат сала, колбаса, бутылка… В дверь кто-то постучал. Василий Игнатьевич сказал «да», удивляясь, кого это принесло. Зашла женщина в накинутой на плечи цветастой шали. С крынкой молока и пакетом, из которого по дому тотчас разнесся аромат свежей сдобы.

– Добрый день вам! – радостно застрекотала Клавдия. – А я как увидела в окно на дороге городскую машину – у нас-то таких нет, сразу поняла, что это вы, Денис, на охоту с друзьями приехали! Шанежки у меня как раз поспели. Дай-ка, думаю, снесу к чаю шанежек по-соседски!

Племянник весело спрашивал у внезапной визитерши о знакомых, с которыми играл пацаном. О жизни ее самой, детей и внуков. Гости разбрелись по дому, чтобы не мешать разговору. Василий Игнатьевич помалкивал, сидя у окна.

– Давайте вместе и почаевничаем, – пригласил Клавдию Денис.

Она скользнула подкрашенным глазом по бутылке водки на столе:

– Ой, спасибо! Спасибо, но не могу – корова моя еще не доена, – и, кивнув Василию Игнатьевичу, убежала.

– Наша мама пришла, молочка принесла, – проблеял Денис, дурачась. – Знаю, знаю твой грешок, дядь Вась! Это же та невеста, которую ты прямо перед свадьбой кинул? Мужа ее, дядю Петю Савушкина, помню. Помер, оказывается, я и не знал. Стала захаживать «по-соседски»?

Василий Игнатьевич покраснел: Клавдия жила в начале раскинутой почти на все село улицы, где стояла автобусная остановка, он почти в конце.

– Может, пора исправить положение, а, дядь Вась? – прищурился племянник.

– Какое положение?

– Общее, вдовье.

Василий Игнатьевич молчал, и Денис пощелкал пальцами перед его носом:

– Але, гараж! Дядь Вась, ты что, уснул?

– Нет.

Шутливо отпрянув, Денис замахал руками:

– Не смотри на меня как волк на лису! Я же не говорю – сейчас женись! Позже, когда-нибудь зимой… весной… Не все же бобылем ходить, а она к тебе неровно дышит, сразу видно. Хорошая женщина тетя Клава, и хозяйство у нее хорошее…

– Больше мне о ней не говори.

– Дядь Вась, ну что ты сердишься, я же тебе добра хочу!

– Не надо мне ее добра. – Василий Игнатьевич сгреб со стола пачку папирос, спички и ступил за порог, кое-как совладав с желанием хлопнуть ни в чем не повинной дверью.

Под утро, сидя перед большим озером с ружьем на изготовку, Василий Игнатьевич думал над словами племянника: «…она к тебе неровно дышит…» Вот уж напасть! Как сказать женщине – не приходи, ты мне не нравишься? Как сказать, что в слабой, увечной Аделе была сила, которой у Клавдии не было, нет и не будет? Светлая сила жены делала жизнь Василия Игнатьевича ярче в каждой минуте рядом с ней, поэтому вкус простой пресной лепешки, испеченной руками Адели, вспоминается ему желаннее шанежек и пирогов…

Чу! В зудящей гнусом тишине послышалось зазывное кряканье манка. Василий Игнатьевич подобрался и мгновенно забыл обо всем, кроме охоты. Птицы нерешительно кружили в небе, раскрыв палевые с исподу крылья. Начали спускаться… спустились! Ружье бесшумно вздернулось, раздался выстрел… Чужой. Василий Игнатьевич увидел дымок из дула, высунутого в камышах с правой стороны озера, и двух крякв, качающихся в воде белыми брюшками вверх.