При встрече с Клавдией Василия Игнатьевича неприятно задело чувство превосходства на ее румяном лице, что так не вязалось с участливым вопросом об Аделином здоровье. Знакомо изогнув каштановую бровь, женщина кокетливо склонила голову к тугому плечу, обтянутому пестрым шелком. Всем своим видом продемонстрировала, какая она еще крепкотелая и полнокровная, хотя «жизнь почти прожита». Откровенно любовалась собой – и Василию Игнатьевичу предлагала полюбоваться. Он сумел дружески улыбнуться, подавив в горле неожиданный рвотный спазм, вызванный обещанием шоколадного рая в глазах бывшей невесты.

…А скоро появилась у Клавдии с Зоей новая возможность поточить лясы о неурядицах в сильно прореженном семействе.

«Слыхали, что Денис Тихонький открыл сувенирный магазин в торговом центре? Нет, продуктовый не продал, Танька сынку помогла. Помните Таньку Тихонькую? Это та, которая была комсоргом школы, а в десятом всех опозорила – родила неизвестно от кого. Да, Дениса и родила. Сейчас деловая, заправляют с дочерью каким-то большим бизнесом в Питере. А Денис, как крутым себя возомнил, жену бросил и завел полюбовницу. Старую квартиру оставил старой жене с ребенком, сам с девкой в новой… Девка-то? Ясно море – шалава. Вот-вот, и я говорю: неподходящая у Тихоньких фамилия. Прав был дед Володар – малахольные они по материнской родне. Василий-то Игнатьевич что учудил, знаете? Не знаете?! Уволился по собственному! Целых два года еще мантулить до пенсии – и нате вам. Тут всю деревню от безработицы лихорадит, а он думает, что запросто устроится когда захочет. Из-за Аделины с работы ушел. Доктора обнаружили у нее онкологию. Бедняжка вся с детства больная… Жалко, вдруг не выдержит операцию? Если не выдержит, Василию Игнатьевичу туго придется без работы. Хозяйства никакого, помощи от родных не примет – гордый. На что будет жить? Аделина-то хоть пенсию по инвалидности какую-никакую получала… то есть получает…»

Все было, к несчастью, правдой. Девушку Дениса Тихонькие еще не видели, и Катю с Володькой не видели с весны. Аделя начала недомогать летом, может, раньше, но, по обыкновению, не жаловалась. Убирая однажды лишние побеги с огурцов, согнулась, словно живот прохватило. Василий Игнатьевич как-то сразу заподозрил неладное. Отослал жену домой и в беспокойных думах срезал с «пасынками» большую часть кустов. Сочные плети долго валялись в проходе теплицы, хрустя под ногами…

К зиме подозрение подтвердилось. Василий Игнатьевич взял отпуск без содержания, чтобы ездить в больницу к жене без проволочек. Поразмыслив, вовсе оставил работу, ведь после выписки за Аделей понадобится уход. А врачи все тянули с операцией. То одни анализы, то другие, на вопросы отвечали односложно: скоро… немного терпения… ждем результатов.

Василий Игнатьевич недоумевал: каких результатов? Разве при такой хвори чего-то ждут? Томясь неизвестностью, слонялся в опустевшем доме без дела, бездумно пялился в телевизор. Брился у шкафного зеркала, с отвращением разглядывая в нем широкоплечего, дюжего мужика, не властного поделиться со слабой женщиной даже малой частицей здоровья. Потом стоял, куря в ночь, у окна. Мрачное лицо ночи было его, Василия Тихонького, лицом. Ночь дымила папиросы одну за другой и, рыча от безысходности, крыла вслух матом злую судьбу Адели:

– У тебя, сука, совесть есть? Ты что с моей женой сотворила?! Ты мало ее всю жизнь мучила, едрит твою?!

Судьба словно нарочно позволила страшной твари распустить щупальца метастаз в том сокровенном месте, где не дала Аделе выносить дитя. Муж – не кто-то чужой со стороны, а муж! – имел право судить суку-судьбу. Имел законное право, но вот кулаком по оконной раме саданул со всей дури совершенно напрасно.

Каждый раз перед больничной палатой Василий Игнатьевич «репетировал» лицо, а входил – и сердце стискивало холодом.

Чудилось, что жена тает, что внутренний монстр успел сожрать новую порцию ее тщедушного тела. Аделя улыбалась, пыталась шутить, но слова произносила с трудом. Прощаясь до следующего посещения, Василий Игнатьевич с бодрым спокойствием кивал ей из последних лицедейских сил.

Женщина оказалась лучшей актрисой, чем он.

Тихонький ехал домой на автобусе и видел улыбку жены в штрихах заката, начерканных между кронами елей. Нехороший получился с Аделей разговор.

– Плохо, что ты уволился, – упрекнула Аделя.

– Ничего, восстановлюсь. Вот поправишься, и потолкуем.

Она неопределенно усмехнулась:

– Я просилась домой, Вася. Врачи считают, что я не выдержу транспортировки. Серьги в комоде возьмешь, в верхнем ящике лежат. В коробочке.

– Которые мама на свадьбу подарила?.. – Он решил, что Аделя бредит.

– Да. Продашь.

– Зачем?

Она помолчала, отдыхая.

– Деньги же будут нужны, – в хрипловатом голосе мелькнула странная, как будто жалостливая нотка.

– Зачем? – повторил Василий Игнатьевич беспомощно.

– Один не оставайся. Холодно одному.

– Куплю обогреватель, – буркнул он. Обескураженный этим неловким подобием шутки, суетливо подоткнул свесившееся одеяло. – По нашей улице газ собираются вести…

Жена улыбнулась, смежив веки:

– Хорошо.

– …так что на будущий год нам будет тепло и без печки.

– Поздно, Вася. Иди.

У двери он оглянулся.

Аделя больше обычного напомнила ему птенца. Темная обводка вокруг глаз углубилась, нос заострился как клювик, и лишь половинчатая улыбка была ее, Адели, хотя вместо ямочки на левой щеке утвердилась продолговатая тень.

В окне автобуса мимо Василия Игнатьевича катился темнеющий мир. Скрылся околыш заката, туман окутал робко мигнувшие звезды. Наливаясь мраком, хозяйски окрепли зимние сумерки. Мир сужался и гас, истончалась кривенькая, ущербная подковка месяца, пока не исчезла совсем.

Звонок телефона раздался, когда Василий Игнатьевич зашел в дом. Он уже знал, что услышит. Давеча жена сказала «поздно» не о времени дня. Она сказала об операции.

…Не зря упрекнула Аделя: на рабочее место нашелся другой тракторист. Василий Игнатьевич скучал по привычному труду, по товарищам и тосковал по жене. Стал почему-то мерзнуть ночью под двумя одеялами и, чего с детства не бывало, простыл. Всерьез начал подумывать о покупке обогревателя, но поскупился: еще сороковины справлять.

Денис приехал на поминки с полным багажником продовольствия и сунул в карман Василию Игнатьевичу пачку денег. На конфузливые попытки отказа ответил:

– Подвернется работа – понемногу вернешь. А пока, дядь Вась, просьба у меня к тебе: попросили найти вязальщика сетей. Сумеешь смастачить бредень вроде старого дедовского?

– Из конского волоса? – удивился Василий Игнатьевич. – Попробую, если волос достанешь. Может, не забыл дедушкину науку… Но ведь продаются всякие сети по новым технологиям. Да и рыбнадзор запрещает бреднями воду цедить.

– Заказчик – коллекционер, на стенку бредень повесит, – успокоил племянник. – А вздумает порыбачить – лицензию возьмет.