Позвонить то есть на ключи.

– Спасибо, – не поднял глаза Даня.

– Может, под «нанозвуком» имеется в виду, что это звук, модулированный наночастотами…

– Не продолжай, а?

…И они с мамой ещё долго обсуждали важные вещи: свежие сериалы, новости, погоду и то, не планирует ли Даня остепениться. Постепенно Петербург за окном выцвел в сырую сизую ночь.

Вернулся папа – в пуховике нараспашку и со следами дождя в волосах, которые он когда-то носил до плеч, а теперь стриг ёжиком. Раньше папа не умел входить, только врываться, заставляя хлопать форточки и девичьи глаза, но сейчас он одышливо улыбнулся – и поспешил присесть.

– Добыл, – сказал он. – В самой аптеке не было, но они согласились съездить со мной на склад.

Из-за пазухи на стол высыпался ворох цветных коробочек. «Одравит», – прочитал Даня.

А мама, кажется, прочитала его реакцию.

– Друг мой, – нежно сказала она папе, – иди умойся, а? И переоденься. А то вбежал в уличном.

– И это я получаю за свои героические подвиги, – обиделся папа, но спорить не стал.

– Только не начинай, – отрезала мама, стоило ему выйти. – Я всё вижу, у тебя на лице написано. Это хорошее лекарство. Нам прописал его доктор.

– Ты на это у Раисы деньги занимала?

– Его нельзя по рецепту, – мама развела руками. – Оно инновационное…

– Мама, – не своим голосом сказал Даня, – мама. Мама. Оно не настоящее. Это псевдомедицина.

Как ни странно, она не стала спорить. Взяла одну коробочку, повертела её в руках. Поставила на попа.

– Посмотри, что тут написано, – продолжил Даня. – «Иммунокорректор». Иммунокорректоров не существует. Иммунитет – это сложная система с кучей факторов, на него можно влиять – сном, питанием, спортом и так далее, но нет, ну пойми ты, нет такой волшебной таблетки, которая просто… Это же как с нанозвуками – я понимаю, что очень хочется найти одно простое решение на всё сразу…

– Даня, – даже не шёпотом, а одним только воздухом, совсем без голоса сказала мама, – папа больше не может работать. У него сыпь такая… кажется, псориаз… и спина. Болит.

Даню как кипятком обожгло.

Он видел, конечно, всё и понимал, но почему-то это простое слово – болит – как отвёрткой в ухо ему вкрутилось.

– Но эти таблетки ему не помогут. Серьёзно, мам, «Одравит» – это известная фальшивка.

– Ну а что ты мне предлагаешь делать? Что нам делать? – вскинулась вдруг она, и теперь её водянисто-белые, потерявшие с годами цвет глаза всё-таки выплеснулись через край – или, по крайней мере, как-то не совсем удержались на месте. – Неужели ты не понимаешь?

– Сходить к другому врачу. Получить второе мнение.

– Я ходила. Второй врач сказал, что это естественные возрастные заболевания, с которыми ничего особо не поделаешь. Что папин… активный период… закончился, а теперь ему лучше уйти с работы.

– Ну и правильно сказал! Мам, ну честное слово – я вам заработаю, вы не останетесь…

– Дело же не в деньгах! Жить папе чем? Что ему делать? – мама прижала проклятый «Одравит» к груди. – Или он, по-твоему, уже не живёт?

Сидеть на лавочке у подъезда, называя всех проходящих шлюхами и наркоманами. Ругать политиков. Смотреть сериалы. Кататься на рыбалку – хотя нет, это уже тоже со спиной не стоит, чёрт, даже рыбалку.

Доживать.

В нашем честном отечестве его так и называют – «возраст дожития».

А ведь это ещё не старость. Мама ведь даже не пенсионер – пенсионер, провернулось отвёрткой в сердце, какое мерзкое слово, это же про бабушек и дедушек, а они не бабушка и дедушка, они мама и папа, у них —

У них что? «Ещё столько всего впереди»?

Они «прекрасно выглядят для своих лет»?

Потому что «в молодости были красивыми»?

Это ещё не старость. Это только первая ласточка смерти, её можно ещё отогнать – но она не летает одна, рядом уже вьётся вторая, псориаз, и третья, суставы, и где-то там, наверху, они собираются в омерзительного симурга – деменцию или рак – и…

Старина Воланд ни черта не смыслил в смерти. «Человек смертен внезапно»? Что за чушь! Человек смертен постоянно, он только и делает, что умирает – медленно, ежедневно, приблизительно с двадцати пяти лет. И остановить это невозможно, и вот врач уже вежливо советует присмотреть любимую лавочку и политика, которого ты отныне будешь крыть, потому что никакой другой жизни у тебя не планируется.

А главная издёвка – в том, что ты почему-то по-прежнему дышишь, ходишь и надеешься.

Ищешь волшебную таблетку – и от страшной надежды, что она всё-таки существует, у тебя закладывает уши и мозги, а всё былое образование вылетает в незакрытую форточку. Чёрт с ней, с физикой, пусть бы и нанозвуки – лишь бы спасли.

– В позапрошлом году киберспорт для пожилых атлетов внесли в олимпийскую программу, – пробормотал Даня. – Если, например, играть, то даже в папином возрасте можно выйти на серьёзный уровень…

– Папа не любит киберспорт.

– Ну и сам дурак!

Даня не хотел кричать. И ещё он не хотел быть на этой кухне, рядом с этими проклятыми грязными занавесками и одиноким кактусом, готовым прожить ещё не один десяток лет; и недопитой бутылкой вина; и скрипучей хлебницей, которую всё равно уже пора выкинуть; и пустой салфетницей, и отбитым кафелем на полу, и всеми прочими неоспоримыми свидетельствами того, что у родителей его, аккуратных и внимательных, нет уже сил поддерживать свой дом в идеальном состоянии, как раньше. Хвостики теломеров с каждой репликацией клетки обрываются, обрываются страницы календаря, бахромой расходится нижний край занавески, выцветают глаза, и всё это ветшает, ветшает, ветшает. И если бы только Даня мог отдать правую руку, чтобы фальшивый «Одравит» сделался вдруг настоящим лекарством, в мире возникли рабочие иммунокорректоры, а проблема родителей обрела решение, он сделал бы это без запинки. Он понимал, почему им так хочется верить. Понимал, почему они ищут заветную кнопку в мошеннических устройствах и фальшивых лекарствах.

Понимал.

– Ты чего такой зелёный? – удивился папа, возвращаясь на кухню уже в домашней футболке. – Птица-перепил?

И тогда Даня сделал то, что, если подумать, сделать ему стоило с самого начала.

– Мам, пап, – сказал он, – а вы когда-нибудь слышали о проекте «Плеяды»?

Возрастная меритократия прокралась в нашу жизнь незаметно.

Всё началось с интернета, а конкретнее – с переписок в нём. Чужая душа – потёмки, а когда она выражена в буквах, то сумраком покрывается ещё и тело. Пол, возраст, происхождение – всего этого мы о собеседнике часто не знаем, а потому нам приходится додумывать. А как мы додумываем? Конечно, заполняя иксы и игреки либо стереотипами, либо вообще собственными ТТХ.