Степа, приняв благословение, хотел было идти, но все же задержался и, понизив голос, обратился к настоятелю:

— Отче, позволь спросить: кем был отец Серафим до пострига? Чую я, что, возможно, корни злодеяния, против него замышляемого, следует искать в его прошлом.

Настоятель покачал головой:

— Нет, Степа, это не моя тайна. Даже тебе я не вправе открыть мирское имя отца Серафима.

Степа низко поклонился настоятелю и без лишних слов и вопросов покинул палату по-военному твердым и стремительным шагом.

Утренняя туманная прохлада уже давно развеялась под лучами яркого летнего солнышка. Ополченцы, отшагавшие полтора десятка верст, стали чаще отирать пот со лба, спотыкаться, перекладывать пики и пищали с плеча на плечо, рискуя попасть острием или стволом в лицо идущему сзади товарищу. Походная колонна потеряла стройность, растянулась. Пора было делать привал. Командовавший ополчением старый сотник, выставив боевое охранение, подал долгожданную команду, тут же подхваченную десятниками. Ополченцы разбредались на обочины, падали в густую траву. Степа, ехавший верхом, как и другие высокие начальники, спешился, привязал коня к стволу молоденькой березки, спустив повод пониже, чтобы конь мог пастись, а сам пошел туда, где расположилась на отдых дружина купца Еремы.

Он бодро и весело поздоровался с Еремиными ребятами, но в ответ услышал лишь редкие невнятные возгласы, которые звучали весьма двусмысленно. Однако стражник был готов к такому приему и ничуть не смутился. Он прекрасно понимал, что люди, которых он вчера допрашивал, отвлекая от дел, вряд ли обрадуются новой встрече с ним, да еще на походе. Поискав глазами незнакомое лицо, Степа спросил у молодого светловолосого ратника:

— Ты, небось, и есть пограничный сторож с Засечной черты? — И, получив утвердительный ответ, предложил начальственным, не терпящим возражений тоном: — Давай-ка отойдем в сторонку, чтобы другим не мешать, да перекинемся парой слов!

Ратник нехотя поднялся, побрел в глубь леса вслед за Степаном. Отойдя от дороги на полусотню шагов, они уселись на поваленных деревьях.

— Ну, давай знакомиться, боец! Меня звать Степа, я страж московский, а теперь — монастырский. Отец настоятель поручил мне расследовать одно злодеяние, в монастыре совершенное, вот я и обратился к тебе за помощью. Скажи наперво, как тебя звать-величать?

— Ванятка, — не глядя на стражника, сквозь зубы бросил пограничник, всем своим видом и тоном демонстрируя недоброжелательность.

— А что, Ванятка, ты лично меня не любишь, или вообще всех стражников, которые не пограничные, презираешь?

— Не всех, — с вызовом ответил паренек и в упор взглянул на Степу: — А только московских.

— Ишь ты! И чем же тебе столичная стража не угодила? Ты в Москве-то бывал?

— Да уж, довелось, — горько усмехнулся пограничник.

— Погулять да приодеться, что ли, в стольный град ездил? Ограбили, небось, тебя там местные соколики, а стражники помочь не смогли? — с подчеркнутым сочувствием предположил Степан.

— Тебе-то что до того? — прежним тоном резко ответил Ванятка.

— Ладно, — примирительно произнес Степа. — Не хочешь — не говори, дело твое. Только вот на вопросы про события, что с моим розыском по злодеянию монастырскому могут быть связаны, уж ответь, сделай милость!

Ванятка на сей раз промолчал, не стал грубить. Степа воспринял его молчание как согласие и продолжил допрос:

— Ты к дружине купца Еремы давно пристал?

— Да это не я к ним пристал, а Ерема с дружиной к нам в пограничную станицу, в острог порубежный пришли, спасаясь от погони ордынской.

— Откуда ж они бежали?

— Не бежали, а отступали. Они на Оке-реке, на переправе, с ордой неравный бой приняли. А когда их судно, с коего они переплывающих реку ордынцев топили, турецкие пушки сожгли, то те, кто уцелел и до берега добрался, в лесу укрылись да на нашу станицу и вышли. Потом мы в остроге вместе оборону целый день и ночь держали, пока опять-таки пушки турецкие всю станицу нашу с землей не сровняли.

— То есть, по-твоему, купец и дружина его — герои?

— Да, герои! А тебе не верится, что кто-то может отважиться в бой один против ста вступить? Конечно, вы же там, в Москве, только впятером на одного бросаетесь, да и то на связанного, да ни в чем не повинного!

— Вообще-то, я и сам в низовьях Дона три года с турками воевал, — спокойно ответил Степа. — Слыхал, небось, про донских казаков, что государеву украину там держат? То-то! А уж насчет невинных казнить — это не ко мне, это к опричникам. Будешь в Москве вдругорядь — спроси кого хочешь, меня даже разбойники «честным стражником» называли.

Наступило продолжительное молчание. Ванятка по-прежнему нарочито глядел мимо стражника, а Степа размышлял, имеет ли смысл продолжать разговор.

— То есть ты до встречи в станице никого из Ереминой дружины не знал? — все же уточнил стражник.

— Нет, — равнодушно ответил Ванятка.

— А не слышал ли ты случаем, как кто-либо из вашей дружины рассказывал об отшельнике, отце Серафиме, который был ранен в схватке с ордынцами и лежал в монастырской лечебнице?

— Анюта рассказывала об отшельнике, когда мы с отрядом к ней в село направлялись, — пожал плечами Ванятка. — Только крымцы спалили село. А про то, что сей отшельник ранен был, мы только в монастыре узнали. Он, оказывается, с десятком мужиков деревенских весь полон отбил у тех крымцев, что село разграбили и сожгли. Анюта потом старца раненого в больничной палате навещала.

— Удивительно, как же старец, да еще монах-отшельник, такой подвиг сумел совершить? — задумчиво произнес Степа, как будто рассуждая вслух, а вовсе не обращаясь к Ванятке.

— Ничего удивительного, — чуть свысока усмехнулся над Степиной недогадливостью пограничник. — Анюта говорила, что отшельник ранее, до принятия монашества, в войске служил. Да не простым был ратником, а вроде бы воеводою. Он грамоте и языкам обучен. Да и силой, видать, Бог его не обидел. Анюта все плакала да причитала, когда из больничной палаты пришла. «Сколько, мол, годов его знаю, всегда считала старцем согбенным, а он еще ведь совсем не старый! Раньше ряса грудь и длани его могучие скрывала, а тут, в больничной палате, он одеяло с плеч скинул, так я, говорит, такой силищи прежде и не видывала. И на левом плече — старый шрам глубокий, похожий на полумесяц, видать, от меча или кинжала. То есть он и прежде не раз кровь за Родину проливал! И не может, говорит, Бог позволить, чтобы такой человек умер во цвете зрелости!» Так что этот монах — настоящий богатырь русский, про коих былины слагаются!

Стражник похвалил себя за терпение: таких подробностей ему еще никто не рассказывал! Из самой Анюты он не вытянул и десятка слов, девушка сразу же замкнулась, отвечала односложно и дерзко. Ерему он отпустил, чтобы не спугнуть, когда тот проговорился, что бывал в Туретчине. Степа решил вначале разузнать о купце как можно больше, чтобы затем прижать его покрепче, коль потребуется. Остальные же мужики из Ереминой дружины, включая бывших разбойников, оказались людьми недалекими или ненаблюдательными, и толку от разговоров с ними почти и не было. А сейчас стражник почувствовал, что он узнал нечто весьма важное, способное изменить весь дальнейший ход поисков, но пока не мог понять, что именно.