Я ответил ей, что тоже так считаю.

Я посидел с отцом еще несколько минут, а потом сказал, что мне пора. Тусклый дневной свет за окном уже совсем угас. По дому бродили сквозняки, пахло пылью и сухим теплом. Отец шевельнулся в своем кресле и ответил:

– Ты проделал такой долгий путь, чтобы выпить кофе и побубнить? Слушай, я знаю, почему ты здесь. И скажу тебе, что я не особо боюсь умирать. И даже говорить об этом. Ты просыпаешься, читаешь почту, говоришь себе: «Ну, это случится не сегодня». Но это не то же самое, что не осознавать.

– Я понимаю.

– Нет, не понимаешь. Но я рад, что ты приехал.

Странно было слышать это от него. Я не знал, что ответить. Отец встал. Его штаны съехали на костлявые бедра.

– Я не всегда относился к твоей матери должным образом. Но я был рядом с ней, Скотти. Помни об этом. Даже когда она попала в клинику. Даже когда бредила. Я не брал тебя с собой в те дни, когда не был уверен, что у нее все в порядке. Она говорила вещи, которые могли тебя ранить. А потом ты уехал в колледж.

Она умерла от осложнений после пневмонии за год до моего выпуска.

– Ты мог бы позвонить, когда она заболела.

– Зачем? Чтобы у тебя в памяти осталось, как твоя собственная мать проклинает тебя на смертном одре? Какой смысл?

– Я любил ее.

– Тебе это давалось легко. Может быть, и я любил ее, а может быть, нет. Не помню уже. Но я был рядом с ней, Скотти. Все время. Иногда я плохо с ней обращался. Но я не бросил ее. Я направился к двери. Он сделал несколько шагов следом и остановился, тяжело дыша.

– Не забывай об этом, – сказал он.

Когда мы приземлились в аэропорту имени Бен-Гуриона, там царил хаос – начался массовый исход туристов. Прибывший рейс «Эль Аль» – опоздавший на четыре часа из-за непогоды, после трехдневной «дипломатической» задержки, о которой Сью отказывалась говорить, – был почти пуст. Однако, вылетая обратно, он будет забит до отказа. Эвакуация Иерусалима продолжалась.

Сью Чопра, Рэй Моузли, Моррис Торранс и я вышли из самолета в сопровождении агентов ФБР в очках для стрельбы, со спрятанным оружием, которых, в свою очередь, сопровождали пять солдат израильской армии, которые встретили нас у трапа в джинсах, белых футболках и с автоматами узи, перекинутыми через плечо. Нас быстро провели через таможню и вывели из Бен-Гуриона к чему-то похожему на sheruti[15] – фургончик частного такси, реквизированный при чрезвычайной ситуации. Сью, измученная перелетом, поспешила занять кресло рядом со мной. Моррис и Рэй сели позади нас, двигатель мягко загудел, и автомобиль покатил прочь.

Монотонный дождь полировал автостраду номер один. Длинный поток машин, ползущих в сторону Тель-Авива, тускло поблекивал под нависающими облаками, зато в направлении Иерусалима дорога была совершенно пустой. Впереди огромные придорожные экраны сообщали об эвакуации. Позади они показывали маршруты, по которым можно эвакуироваться.

– Все это действует на нервы, – сказала Сью. – Едем туда, откуда остальные бегут.

Мужчина из ЦАХАЛа[16] – он выглядел как подросток – только посмеивался на задем сиденье.

Моррис заметил:

– Они смотрят на все это скептически. И полны негодования. «Ликуд» может проиграть следующие выборы.

– Но только если ничего не случится, – ответила Сью.

– А есть шанс?

– Он практически равен нулю.

Израильский военный снова фыркнул.

Порыв дождя захлестнул sheruti. Январь и февраль – это сезон дождей в Израиле. Я отвернулся к окну и рассматривал оливковые рощи, клонившиеся от ветра. Я все еще думал о том, что сказала мне Сью в самолете.

После поездки к отцу несколько дней я не мог с ней связаться – она была занята улаживанием каких-то дипломатических сложностей, которые удерживали нас в Балтиморе чуть ли не до последней минуты.

Неделя у меня ушла на то, чтобы проверить код, пару вечеров я провел в местном баре вместе с Моррисом и Рэем.

Их компания оказалась приятнее, чем можно было предположить. Я злился на Морриса за то, что он выследил меня, когда я ездил к отцу… Но Моррис Торранс – один из тех людей, которые превращают любезность в искусство. Искусство, или, быть может, инструмент. Гнев отскакивал от него, как пули от Супермена. У него не было однозначного мнения о Хронолитах, он абсолютно не был уверен в том, что Куан так уж важен, но проявлял к этому вопросу глубокий интерес. Это значило, что с ним можно потрепаться: предлагать любые идеи, даже самые дикие, не боясь оскорбить религиозные или политические убеждения. Был ли Моррис с нами искренен? В конце концов, он представлял ФБР. Вероятнее всего, все, что мы говорили ему, попадало в личное досье каждого. Но Моррис гениально умел делать вид, что все это не имеет никакого значения.

Даже Рэй Моузли раскрылся в компании Морриса. Я видел в Рэе очень умного, но социально ущербного типа, чей сексуальный радар безнадежно и некстати заело на Сью. И в этом была доля истины. Но в расслабленной обстановке Рэй вдруг признался, что он – страстный фанат Американской бейсбольной лиги, так у нас нашлось хоть что-то общее. Рэй любил новую команду из своего родного Тусона и сумел вывести из себя парня за соседним столиком парой реплик про балтиморских «Ориолс». И в споре от своих слов он не отступил. Рэй не был трусом. Он был очень одинок, но это было, по большей части, интеллектуальное одиночество. Он часто замолкал на полуслове, когда замечал, что забрел в такие дебри, куда мы следовать за ним не в состоянии. Он не смотрел на нас сверху вниз – разве что изредка, только заметно грустил, что не может поделиться своими мыслями.

Думаю, Сью в нем нравилось именно это одиночество. Не важно, что ее физическое влечение находило выход лишь в кратковременных отношениях, бережно отделенных от работы. Думаю, когда Рэй говорил с ней о физике, он в каком-то смысле занимался с ней любовью.

Сью мы видели очень редко.

– В университете было то же самое, – рассказывал я Моррису и Рэю. – В смысле, так было с ее студентами. Она сводила нас вместе, но лучшие разговоры велись после занятий, без нее.

– Это было что-то вроде генеральной репетиции, – задумчиво протянул Моррис.

– Репетиции чего? Этого? Появления Хронолитов?

– Ну, об этом она, конечно, ничего не могла знать. Но разве у вас не бывало такого чувства, что вся ваша жизнь – одна большая репетиция какого-то важного события?

– Наверное. Иногда.

– Она словно оглядывается назад и понимает, что тогда, в Корнелле, подобрала не тех актеров, – продолжал Моррис. – И сценарий все еще нужно дорабатывать. Но ты, Скотт, оказался на высоте, – он улыбнулся. – Ты сделал окончательный монтаж.