— Товарищ Котовский! Один год — очень маленький срок, чтобы сделать что-нибудь путное. Особенно на пустом месте.

— Во-первых, не один год, а целых 12 месяцев. А во-вторых, не совсем на пустом месте. Вот возьми. Эту брошюру еще в 1897 написал поручик Веселовский. Думаю, тебе не надо объяснять, что в данном случае «охотник» — это не специалист по добыванию зверей и птиц.

После этих слов Котовский вынул из портфеля и протянул Слащеву толстый журнал под названием «Военный сборник». На титульном листе был указан его номер CCXXXV и год издания 1897.

— И еще. Советую ознакомиться с рекомендациями бывшего полковника Генерального Штаба А. Шеманского и методическими указаниями генерала Лебедева. Его, лебедевская, школа подготовки чинов уголовной полиции делала из них очень трудных противников для всякого уголовного сброда. Уж я-то знаю, сталкивались. Сейчас в Главном броневом управлении служит полковник Спиридонов…

— Виктор Афанасьевич? — перебил вопросом Слащев; — Я по его книге борьбу изучал.

— Поставить бы тебя «во фрунт», да объявить трое суток ареста. За то, что старшего по званию перебиваешь. Но это действительно Виктор Афанасьевич. Он будет создавать школы для особой подготовки в структуре НКВД. Познакомься с его предложениями. А в Московском институте физкультуры преподает Ощепков Василий Сергеевич. Знаменитый боец. Еще по Дальнему Востоку известен. Это что касается индивидуальной боевой подготовки. А теперь подробней о целях и задачах…

Слащёв.

Такое не забудешь. Располневшую от переживаний мать, брезгливо сжимавшую губы, как только на экране телевизора появлялся кто-либо из новых «руководителей» страны. И отца, сжимавшего от бессилия кулаки и зубы.

— Отец. Почему? Почему никто не решился их остановить?

— А кто, сын? Скажи мне — кто? Эти бляди, называющие себя коммунистами и улыбающиеся рядом с новоявленными спасителями страны? Их «социализм с человеческим лицом» мы уже видели. Они с треском прострали страну, когда в их руках была власть. Или паркетные генералы, готовые за эти поганые доллары продать все? Они свой выбор сделали. Эх-х-х-х…

— А ты? И такие как ты.

— А что мы можем? Мы солдаты. А солдат без командира — просто труп. Откуда солдат может знать, что именно эту высоту надо взять? Сдохнуть, но взять. Сдохнуть мы можем — дело не хитрое. А как решить, что именно здесь и сейчас? И что будет потом…

И еще Малыш вспоминал прочитанные им однажды, еще «там», слова генерала Слащева:

«Не будучи сам не только коммунистом, но даже социалистом — я отношусь к Советской власти как к правительству, представляющему мою Родину и интересы моего народа. Она побеждает все нарождающиеся против нее движения, следовательно, удовлетворяет требованиям большинства. Как военный, ни в одной партии не состою, но хочу служить своему народу, с чистым сердцем подчиняюсь выдвинутому им правительству».

«Интересно. Какой-такой народ выдвинул в моё время этих иуд и предателей, которые убивают страну? Что же сумел увидеть в Советской власти генерал Слащев, службист и вояка, анархист и прожектер, по мнению Врангеля? И что не сумели и не захотели увидеть в ней «генералы и маршалы» вроде Грачева и Лебедя?

Пяти лет не прошло, братоубийственная война не закончилась — и вдруг генерал, дравшийся с этой самой властью, признает её, как принятую и выдвинутую большинством народа. Что же случилось за это время? Может быть генерал, боевой тактик и стратег, сумел разглядеть и почувствовать грядущее очищение власти от плесени и дерьма? Сумел понять, что за предательство данного этой властью слова, предавшие его землячки и пятаковы, сами лягут в ров, куда легли офицеры, поверившие этому слову? Что среди болтунов и митинговых шарлатанов есть люди, строящие новую Россию? Россию — единую и неделимую, Россию — народную и трудовую. Он, боевой генерал, — защитник страны и народа, а не придворный шаркун. Он понял. А грачевы с лебедями, знающие какие двери открывать в Кремль, не поняли ни черта. Или не захотели понять, что еще поганей. Но зато они «честь имеют». М-м-мать…».

Этот поток воспоминаний вызвал конверт, что лежал сейчас у него на коленях. Вручил при расставании Котовский. Сказал только: «От отца», — и вышел, пригнувшись, чтобы не задеть низкую притолоку. Во дворе раздался его громкий голос, потом заурчал мотор «Эмки-Опеля», стоявшего у крыльца, что-то рыкнуло, заскрипело, и наступила тишина. Относительная, конечно, потому что во двор постоянно заходили и уходили люди. Слащев всё не решался открыть конверт и прочитать письмо. Мешало что-то, словно в шестерни насыпали песка. Наконец решился, достал серый лист бумаги и начал читать, написанное быстрым нервным почерком, письмо.

«Здравствуй сын. Рад, что ты жив. (Слово «очень» было зачеркнуто) Не могу сказать, что одобряю твой поступок, но горжусь. Значит, мы с Ниной Александровной сумели воспитать в тебе человека чести. Потерявший честь, теряет право именоваться человеком. Помни это.

Я в курсе сделанного тебе предложения и одобряю твоё решение. Вряд ли мы увидимся в скором времени, поэтому я хочу, чтобы ты это знал. Работа тебе предстоит тяжелейшая, но я уверен, что мой сын исполнит свой долг. В скором времени отбываю на Дальний Восток, и сколько времени потребует служебная необходимость — не знаю. Но всё равно — до встречи. Крепко жму руку и обнимаю.

Генерал Слащев. (Зачеркнуто) Твой отец».

Непонятное и неожиданное чувство возникло в груди. Слащев увидел зимний Екатеринослав. Грязную и истоптанную привокзальную площадь, на которой только начинался повальный грабёж, затеянный ворвавшимися в город махновцами. Уже выламывались двери и ставни, раздавались дикие крики, вслед за которыми хлопали выстрелы. Крик, выстрел, непонятный всхлип и тишина. Город словно пропитывался вязкой обреченностью и безысходностью. И вдруг… И вдруг, с диким визгом и свистом, крутя шашками, на площадь врывается казачья сотня. Всего сотня, но во главе её человек с непокрытой забинтованной головой и в распахнутом генеральском френче. Они врубились прямо в центр махновского войска, запрудившего площадь. Врубились, окрашивая грязный снег в красный цвет. И махновцы не выдержали — бросая уже награбленное, бросая телеги и тачанки, они второй раз за день бежали из Екатеринослава. Именно там, в Екатеринославе, мальчишка, невесть каким образом добравшийся туда из Петербурга, и обрел нового отца.

Новиков.

Москва встретила командиров, как встречает всех приехавших — суетой, криками носильщиков, многолюдством вокзала и привокзальной площади. Шум, крики. С трудом нашли дорогу к коменданту. Здесь ждала первая приятная неожиданность. Готовое предписание в Дом Красной армии, где на них уже были забронированы номера. Комендант, вручив предписания, сообщил вторую не менее приятную новость — на все время пребывания в столице за прибывшими на награждение командирами закреплены автомобили. Сейчас водители уже ожидают у выхода из вокзала. Это было здорово. Москву кроме Никишина никто не знал, да и тот был здесь последний раз в семнадцатом (про Новикова и говорить нечего, в Москве он бывал неоднократно, но когда!), а блуждать по незнакомому городу да еще с вещами — удовольствие то еще. Подходя к стоянке, увидели мелькнувшую долговязую фигуру Дудкина и тут же потеряли его в толпе. Честно говоря, о несостоявшейся встрече никто не жалел. А Новикову, по большому счету, в это время было на него вообще — наплевать. Тут бы удержать на месте свою так и норовящую отвалиться до земли челюсть, да соблюсти внешние приличия речи, а то на язык так и просится всякая матерщина. От обилия впечатлений и удивления конечно, а не от внезапно разбившего паралича.