– Труп, который мы нашли на леднике, обыскивал Глушков.

– Глушидзе?! – Тенгиз как всегда переврал на свой манер фамилию, но снисходительной иронии в голосе уже не было. – Кто бы подумал! Вот тихоня шизданутый! Откуда ты знаешь?.. Сейчас я устрою ему закалку характера!

Тенгиз уже хотел было позвать Глушкова, но я вовремя остановил его:

– Не надо. Давай лучше незаметно обыщем его рюкзак.

– Валяй! – дал санкцию Тенгиз, и я быстро нырнул в пещеру, выволок оттуда рюкзак Глушкова и, подняв его за днище, вытряхнул все содержимое на снег.

Шерстяные носки, чистая рубашка в пакете, санаторно-курортная книжка с путевкой в санаторий «Кисловодск» на имя Глушкова Геннадия Игоревича (дата заезда – 4 марта, тот же день, когда был захвачен автобус), спортивные брюки, книга (рассказы Пришвина), зубная щетка в футляре и кусок нераспечатанного цветочного мыла.

– Бабушкин саквояж! – поморщился Тенгиз.

Я принялся запихивать вещи обратно в рюкзак. Тенгиз открыл «молнию» накладного кармана, сунул туда руку.

– Вот здесь что-то поинтереснее… Ты это искал?

Он перебирал тонкую стопку сложенных листков. Я взял у него бумаги и развернул плотный лист ватмана. Маршрутная карта! Как две капли воды похожая на ту, по которой я вел Тенгиза и Бэла к перевалу Местиа. Красными треугольниками на голубых нитях горизонталей были обозначены места стоянок и даты прохождения участков. Маршрут проходил по южной ветви Главного хребта: траверс вершин Ладевал—Лейрак—Лядешт с выходом на Накра-Тау. Я развернул второй документ. Копия заявки на маршрут. В красной ледериновой корочке – квалификационное удостоверение кандидата в мастера спорта СССР, выписанное в восемьдесят восьмом году на имя Магомета Шаттуева.

– Ну, что дырявишь взглядом бумагу? – нетерпеливо спросил Тенгиз. – Ты его знаешь?

Магомет Шаттуев был лидером двойки из команды «Базардюзи». Он передал заявку месяц назад по факсу через своего представителя в Нальчике. Два альпиниста в одной связке намеревались в первых числах марта пройти траверсом несколько вершин. Я пытался вспомнить фамилию второго альпиниста. Звали его, кажется, Богдан, а фамилия была украинская. Какая-то легкомысленная фамилия, с юморным смыслом…

Я спрятал документы себе в нагрудный карман.

– Ну! – уже теряя терпение, дернулся Тенгиз. – Что ты размазываешь сало по сковородке? Чьи это бумажки? Что у тебя с лицом?

– С бумажками все ясно, – ответил я. – Не ясно другое: для чего они понадобились этому суслику? – И я кивнул в сторону Глушкова.

Я взял Тенгиза за локоть.

– Постарайся не распространяться об этих документах.

– Ясно дело! – загудел Тенгиз, разворачивая ладони. – Могила! Скорее язык сожру!

Когда я упаковывал себя в спальник, плотнее прижимаясь к Мэд, то неожиданно поймал себя на той мысли, что во всей этой странной компании более всего доверяю Илоне и Тенгизу.

Мы стремительно привыкали друг к другу, и к концу третьего дня злоключений я смотрел на Тенгиза и Бэла уже другими глазами.

Бэл и Тенгиз стали больше нам доверять и уже не клацали затворами автоматов при любом удобном и неудобном случае, хотя по-прежнему носили оружие на ремне под мышкой. Глушков в некоторой степени был прав: высокогорье, экстремальные ситуации выравнивали различия между нами, и мы в большей степени становились командой альпинистов, нежели заложниками террористов.

Единственный, кто как-то незаметно, походя мешал, раздражал, словно соринка в глазу, – это Глушков. В отличие от террористов и немцев он оставался для меня темной лошадкой, и его непредсказуемые, граничащие с безумием поступки вызывали какую-то мистическую настороженность. Теперь я думал только о нем. Кто он? Откуда взялся? Зачем добровольно «сдал» себя в заложники? Я пытался анализировать факты, которые мне были известны, но вопросов становилось еще больше.

Ночью мы почти не спали. Опять начался сильный снегопад, и спустя несколько часов по склонам, сотрясая горы, стали сходить мокрые лавины. Если бы мы поленились рыть пещеру и поставили палатку, то наверняка были бы уже давно погребенными под многометровым слоем снега на дне какого-нибудь мрачного ущелья. Снежная пещера в сравнении даже с самой шикарной палаткой – все равно что пятизвездочный отель и колхозная гостиница в провинциальном городке.

* * *

Утро было холодным, ветреным. Видимость – нулевая. Плотный слой облаков крепко насел на вершины хребта. Толкая и мешая друг другу, мы выползали из нагретых спальников, натягивали тяжелые пластиковые ботинки, прищелкивали к ним «кошки». Глушков неистово кашлял, до хрипоты, до икоты. Он согнулся вдвое, уткнулся воспаленным лицом в спальник и давился так, что Мэд испуганно и брезгливо отсела подальше от него. Она боялась заразиться и долго рылась в своем рюкзаке, отыскивая лекарство. Потом подставила к своему рту баллончик ментолового аэрозоля и впрыснула струю в горло. В конце концов у Тенгиза кончилось терпение, и он стал готовить завтрак сам.

Я вышел на разведку маршрута, поднялся по глубокому снегу метров на сто вверх, пробил тропу до выступающего ледового среза бергшрунда и в подавленном настроении вернулся назад.

– Почему невесел? – встретил меня Тенгиз.

– Снежный покров очень ненадежный, – сказал я, очищая айсбайлем подошвы. – Я бы не советовал сейчас выходить на маршрут.

– А когда, по-твоему, нам лучше выйти? – спросил Бэл.

– Когда снег немного спрессуется, схватится морозом.

– И сколько надо ждать, чтобы он схватился?

– Во всяком случае, до завтра.

Бэл отрицательно покачал головой:

– До завтра ждать не будем. Через час выходим.

Герой-мученик Глушков перед завтраком начал всем портить аппетит. Он содрал с пальцев лейкопластырь и стал рассматривать свои изломанные ногти. Вокруг них лилово набухли гнойники. Глушков сжимал и разжимал пальцы, морщась от боли.

Я не выдержал, вспомнил о своем долге и выволок героя из пещеры, прихватив с собой аптечку.

– У тебя скоро начнется гангрена, – сказал я ему, обрабатывая его безобразные пальцы стрептоцидовой мазью. – В лучшем случае тебе ампутируют руку.

Лицо Глушкова было не в лучшем состоянии. На месте глубоких ожогов стали появляться мокнущие язвочки.

Закончив с лицом, я забинтовал всю левую кисть Глушкова, закрыл аптечку, отошел на шаг и полюбовался результатами своей работы. Будь я свободен, то немедленно связал бы этого упрямого осла и на себе или волоком стащил бы вниз. Многое сейчас зависит от того, насколько быстро он будет доставлен в больницу.

После завтрака я высказал свои опасения относительно Глушкова Бэлу. Мы стояли на сильном ветру рядом с поваленным снежным бастионом. Непогода шутя размазала по площадке наше инженерное сооружение, словно песочную крепость. Бэл хмурился, на небритых скулах ходили желваки.