скрытых свойств предметов и явлений, которые при простом, поверхностном созерцании недоступны»[126].

По мнению вербалистов[127], только звуковой комплекс завершает процесс полного образования понятия.

В работах некоторых философов и лингвистов звуковому комплексу начинает приписываться функция фиксирования понятия.

«Язык, по мнению А.Г. Спиркина, дал возможность человеку фиксировать общее в предметах и явлениях, их связях и отношениях, расчленить их, соотнести и синтезировать в понятиях и представить как относительно устойчивые»[128].

«Наш далекий предок, – замечает Г.А. Геворкян, – часто наблюдал…, что если долго тереть одним куском дерева по другому, они нагреваются. В результате миллиардного повторения аналогичных операций из поколения в поколение человек получил доказательство того, что есть нечто общее между всеми операциями „трения“, что именно это общее и является причиной, вызывающей другое явление – „теплоту“».

Г.А. Геворкян далее спрашивает:

«Но как же закрепить в уме и выразить это общее, эту причинную связь внешне различных явлений? Эту „внечувственную, лишенную образа и формы“ закономерность невозможно фиксировать в чувственно-наглядной форме. Такой субъективной внечувственной формой, в которую облекается и в которой выражается познанная закономерность является слово»[129].

Основную причину возникновения знакового отношения Л.О. Резников видит в недостаточности естественных образов восприятия и представления для репрезентации общего, существенного, необходимого для выражения внутренних связей и отношений. Поэтому систематическое пользование знаками началось лишь с развития мышления понятиями, ибо последнее не может ни формироваться, ни сохраняться и сообщаться иначе, как путем фиксации их в знаках[130].

Эту точку зрения развивал также в свое время Сеченов.

«Без речи, – утверждает Сеченов, – элементы внечувственного мышления, лишенные образа и формы, не имели бы возможности фиксироваться в сознании; она придает им объективность, род реальности, конечно фиктивной, и составляет поэтому основное условие мышления внечувственными объектами»[131].

Во всех этих рассуждениях много нестройного и неорганизованного. Во-первых, в какой области звуковой комплекс должен фиксировать понятие. Несомненно в языке, так как язык весь состоит из знаков. Но сторонники вышеуказанных точек зрения утверждают, что и в сознании понятие также без закрепления не могло бы существовать и рассыпалось бы как неплотное облако. Здесь опять выступает порочная теория неправильного понимания материального субстрата понятия. Материальным субстратом понятия является вещь (иногда отношение). Понятие может исчезнуть только тогда, когда исчезает сама вещь.

Некоторые лингвисты утверждают, что чувственному отражению действительности совершенно чуждо обобщение.

«С помощью чувственного представления, утверждает А.Д. Наседкин, не могут быть отражены такие классы предметов, как клюв вообще, дом, стол, человек вообще. Посредством языковых средств преодолеваются узкие горизонты живого созерцания и на основе языка формируется абстрактно-обобщающий способ отражения мира… Без языка и речи последовательная смена чувственных образов оставалась бы неуправляемой со стороны человека. Смена представлений в этом случае определялась бы только изменением ситуации. Процесс отражения был бы настолько прикован к конкретной ситуации и ограничен ею, что никакое обдумывание и размышление было бы невозможно»[132].

«Любое стремление включить в мышление наглядные образы, – заявляет П.В. Чесноков, – есть стирание грани между чувственным и рациональным отражением действительности. …Для полного освобождения отражения от чувственности нужно, чтобы психофизиологический факт, возбуждающий его, по своей чувственной природе ничего общего не имел с данным отражением, чтобы его связь с отражением была чисто условной (условнорефлекторной, говоря словами И.П. Павлова). Лишь благодаря такой связи отражение общего высвобождается из плена чувственной индивидуальности, и этим разрушается противоречие между обобщающим характером отражения и единичной формой наглядного образа, в рамках которой начинается обобщение»[133].

«Чтобы отразить общее в чистом виде, нужно освободиться от всякой чувственности в отражении („вышелушить“ – это общее из наглядного образа), к тому же наиболее общие признаки недоступны простому чувственному созерцанию и не содержатся в наглядном образе (животное вообще, растение вообще)»[134].

Представление об общем, абсолютно освобожденном от всего чувственного, абсолютно не реалистично и отражает механистический взгляд на вещи. Наши общие понятия только тогда лишаются всего чувственного, когда мы о них ровным счетом ничего не знаем. Во всех других случаях произношения слова, служащего названием вещи, вызывает, хотя и редуцированный, но какой-то чувственный образ данной вещи.

Можно привести много авторитетных высказываний, показывающих, что дело обстоит совсем не так, как изображают его А.Д. Наседкин, П.В. Чесноков и др.

«…нормальный человек, – говорит И.П. Павлов, – хотя он пользуется вторыми сигналами, которые дали ему возможность изобрести науку, усовершенствоваться и т.д., будет пользоваться второй сигнальной системой только до тех пор, пока она постоянно и правильно соотносится с первой сигнальной системой, т.е. с ближайшим проводником действительности»[135].

«Во всякое понятийное обобщение, – замечает С.Л. Рубинштейн, – как правило, включена чувственная генерализация. Чувственные элементы, включенные в отвлеченное мышление, то и дело выступают в виде чувств, схем, интуитивных решений, отвлеченных проблем и т.д.»[136]

«Чувственное и абстрактное взаимосвязаны. Никакое отвлеченное познание невозможно в отрыве от чувственного. Это не только в том смысле, что любое теоретическое мышление исходит в конечном счете из эмпирических данных и приходит даже к самому отвлеченному содержанию в результате более или менее глубокого анализа чувственных данных, но и в том, более главном смысле, что то или иное, пусть очень редуцированное чувственное содержание, всегда заключено и внутри отвлеченного мышления, образуя как бы его подоплеку» (там же, с. 70, 71).

По мнению Л.С. Рубинштейна,

«наглядные элементы включаются в мыслительный процесс в виде более или менее генерализированного содержания восприятия, в виде обобщенных образных представлений и в виде схем, которые как бы антицитируют и предвосхищают словесную еще не развернутую схему мыслей» (с. 61).

«В гносеологической литературе широко представлена та точка зрения, что чувственному познанию доступны только явления, а не сущность, только случайное, а не необходимое, только единичное, а не общее, только субъективное, а не объективное. В какой мере это действительно так?

Прежде всего: поскольку объектом ощущения и восприятия является объективная реальность, ясно, что в самом их объекте заключено и единичное, и общее, и случайное, и необходимое, и явление, и сущность (т.е. существенное в явлениях). Ясна, далее невозможность такого метафорического обособления друг от друга явления и сущности, единичного и общего, случайного и необходимого, которое предполагается отнесением к ощущению и восприятию только явления (в отрыве от общего), только случайного (в отрыве от необходимого)» (с. 103).