финальной традиции. Десятки людей собирались на цветочной поляне, вокруг реки, на мостике и даже залезали на деревья, чтобы одновременно прокричать “Да здравствует весна!” и поцеловать возлюбленную душу в одну щёку. Затем сплестись ладонями, прокричать “Да здравствует Флора!” и поцеловать в другую щеку. Затем под крики “Добро пожаловать!” растаять во множестве долгих и коротких поцелуях близких губ. В последний такой праздник, держась за руки, она сказала, что “Мы с тобой в розах и фиалках, а цветочные гирлянды отмечают тех, кто их носит, как празднующие и служат выражению красоты друг друга и краткости самой жизни”…

Последняя фраза показала всю злую шутку судьбы. Центурион сидел на ступеньках театра призрачного города, на его голове был цветочный венок, улицы заливались музыкой, но вместо тёплого солнца была одинокая луна, а поцелуи сменились ночным холодом. Фавст закрыл лицо ладонями и облокотившись на колени, всхлипывал.

Бабаушка закачала головой и медленно хлопая по рукам Фавста, говорила:

— Боль помогает понять то, что нам ценно и даже даёт силы к жизни. Благодаря ей находят муз в поэзии и отправляются в опасные путешествия. Занимаются науками и философией, желают совершенствовать собственную душу или исследовать причины самой боли. Ей так полезно научиться управлять, так полезно. А она часть тебя, Фавст! Так же как и любовь. А значит нельзя научиться обладать собой, не научившись управлять болью. Слёзы тоже не существуют просто так. Они помогают облегчить её. Ох, cынок, это такой хитрый механизм! Они есть внутри нас как обезболивающее, которое защищает, и благодаря ему приходит временное спокойствие. Нам даётся время на подготовку и нужно пользоваться такими моментами, чтобы подчинять боль и приготавливаться к следующей волне. Образно говоря, построить волнорезы и увидеть, что проработанная рана превращается в шрам, напоминающей о собственной силе, победе и прошлом, которое ты не просто пережил, но и поставил на собственное служение. Но это не просто шрам, а ухоженный, проработанный шрам. Такой проработанный шрам будет не болезненным напоминанием и раной, а записью о личной победе! — бабушка приобняла Фавста и сопережевающе гладила его по спине, а затем помахала внукам чтобы все вместе, c разных сторон, обняли его. Всхлипывания постепенно прекратились и он слышал банальные, но ласкающие голоса: “Мы в тебя верим! Ты сильный! Не сдавайся!”.

Центурион расправил спину, воспрянул и поблагодарил каждого из окружавших его и приобнял, хлопая ладонью по спине.

— Ещё ты забыла, что важно учиться радоваться мелочам! Например, не сидеть под крышей во время дождя, а сорваться, взять кого нибудь за руку и выбежать на улицу танцевать. Укрепляет тело, душу и отношения! — говорил центурион, смахивая слёзы и пытаясь вернуться к нормальному состоянию.

— В зимних походах, если они выпадали на неделю Сатурналий, между солдатами мы дарили друг другу подарки. Людей было много и каждым праздничным вечером, перед сном и сменой патруля, мы собирались вместе вокруг кострища, под украшенным снегом штандартом с орлом и тянули несколько жребиев на десяток счастливчиков. Затем избранные получали подарки и так всю неделю. К подаркам мы приписывали коротенькие пожелания или весёлые сообщения. Это были и книги, и глиняные фигурки, и золотые зубочистки, чесалки для спины и игральные кости. Я помню лишь некоторые подарки с подписями:

Широкополая шляпа с папирусом:

“На представленье пойдешь ты в театр Помпея со шляпой:

Часто без тента сидеть нас заставляет мандат”

Бумага большего формата с папирусом:

“Ты отнюдь не считай ничтожным даром,

Коль пустую дарит поэт бумагу”

Охотничий нож с папирусом:

“Коль длинноострой тебе рогатины выбитой жалко,

Этим коротким ножом вепря ты насмерть пронзишь.”

Глиняный Геркулес с папирусом:

“Глиняный я, но смотри, не гнушайся ты этой фигуркой:

Имени ведь моего не устыдился Алкид.”

Ночной светильник с папирусом:

“Лампа я, что утехи ложа знает:

Делай все, что угодно, — я не выдам.”

Маска германца с папирусом:

“Вылепил в шутку гончар батава39 рыжего маску.

Ты ей смеешься, но прочь в страхе ребята бегут.”

Фляжка с папирусом:

“Вот самоцвет для тебя, что назван по имени Косма40.

Пряное пить из него можешь ты, щеголь, вино.”

А кто-то просто подарил папирус надписью:

“Невии я твоей написал. Нет ответа. Не даст она, значит.

Но ведь наверно прочла, что я писал. Значит, даст!”

— Простите за то, что говорю слишком много. Вы так приятны и хочется с вами общаться, но Юпитером клянусь, я скоро закончу! Не могу не поделиться мелочью, что организовывал соревнования по лепке снежных фигур…или похвастаться, хаха. Самые опытные солдаты, включая меня, занимали наблюдательные посты и усиливали охрану, а другим я позволял наслаждаться праздником и до некоторой степени расслабляться. ”Морозный легион! Морозный легион! Морозный легион!“ кричали солдаты, раздавая снеговикам палки и гладиусы, а затем ходили вокруг них и громко спорили друг с другом о самом прекрасном снеговике из всех. Помню даже одному легату в Британии так понравилась моя зимняя забава, что он рассказал и своим подчинённым. Их условия были в несколько раз сложнее из-за погоды и напряжённости у границ. Они были расположены у вала Адриана, и как рассказывали, большая часть границ тех воодушевляющих фортификаций была застроена фигурами из снега. Если мне не врали, то на стенах они лепили фигуры бригантов и пиктов с оголёнными задницами, направленными в сторону племен. Это была проста идея, детская забава, но внимание к таким мелочам радует душу. Между легионами на больших расстояниях, конечно, сложно было выбирать победителей, но вскоре такие развлечения подхватили и другие гарнизоны. И знаете…хотя все мы были братьями по оружию и могли положиться друг на друга, на таких отношениях и строилась одна из опор римской мощи, но ничего душевно близкого ни с кем я не ощущал. Всё же редко мы могли комфортно и свободно обо всём общаться. А в последнее время это дистанция у меня лишь нарастала. Так же с друзьями и сторонниками Элизии. Не знаю почему, но не складывалось. На еженедельных бесплатных раздачах хлеба нашего бизнеса я со временем тоже перестал появляться как публичное лицо и все процессы передал нашим рабам Архимеду и Мемнону, а потом и вовсе освободил их и сделал свободными людьми. Но… они всё равно решили остаться жить в моём с Элизией доме. Это были замечательные и грамотные ребята из Греции и находясь дома я только с ними и общался…Возможно благодаря им я не сошёл с ума раньше… Потому что подобное чувство пустоты я никогда не испытывал