— Я — да, — сказала Катерина Михайловна.

— Вчера я думал, вы обе… — сбивчиво заговорил он. — Как те, другие… Как все они. Особенно вы. Люди редко бывают столь необыкновенно красивы при жизни. Но те, другие, не платят за работу. И когда вы спросили об оплате… Я подумал… и вы, и она… и та третья, с арфой…

— Вы что же, увидели рядом с Катей привидение? — вопросила Маша.

— Это не просто привидение, — сказала Дображанская, и ее кожа словно покрылась колкими мокрыми осколками льда. — Моя мама была тут со мной. Мама пришла на Деды́… Значит, она нуждается в помощи. Или хочет помочь нам!

— Простите, вы тоже ко мне? — сощурившись, художник посмотрел в пустой угол комнаты.

Из пустоты проступил изумленный Мир Красавицкий.

— Он что же, видит меня? — спросил Мирослав.

— Вы видите всех привидений? — ахнула Маша. — Всех и всегда?

— О, Матка Боска, опять!.. — взвыл вдруг художник, сворачиваясь в улитку, опуская голову на грудь. — Лучше бы мне ослепнуть!.. Уходите… Немедленно. Уходите, прошу… — Он заметался по комнате, забился, как по невидимой клетке по своей мастерской, с отчаянной ненавистью сбивая с ног тонконогие мольберты, сбрасывая рисунки со столов, сметая картины со стен…

— Он сейчас уничтожит все свои работы! А мы пришли за его картинами… — испугалась Катерина.

— Катя, бери свой портрет с мамой, иди, — быстро распорядилась Маша. — И ты, Мир, тоже… иди, не мучай его. Помоги Кате… Я знаю, как обращаться с безумными художниками, — уверила их младшая из Киевиц.

При виде Кати глава Аукционного Дома сразу поднялся из-за массивного письменного стола с пузатыми резными ножками и обтянутой зеленым сукном столешницей. На столе возвышался массивный чернильный прибор с бронзовой фигурой оленя. Стол обступали книжные полки. Катерине нравился его кабинет.

— Очень рад видеть вас снова. Садитесь, пожалуйста, — предложил Вадим Вадимович Водичев.

Дображанская села. Хозяин Аукционного Дома тоже вернулся в кресло.

— Я перевела вам деньги за «Тихую ночь», — сообщила она. — Но я здесь не поэтому. Перейду сразу к делу. Утром вы упоминали о третьей картине Котарбинского… «Тайне».

Хозяин снова встал — весь его вид выражал неподдельное сожаление. Он хотел понравиться Кате — и точно знал: то, что он скажет сейчас, не понравится ей.

— К сожалению, она уже куплена.

— Как? — изумилась Катя. — Так быстро… И кем?

— Когда вы ушли, ко мне подошла Виктория Сюрская, — Вадим Вадимович так и остался стоять, словно эта жертва могла компенсировать Кате потерю. — Она жалела, что не смогла купить «В тихую ночь». Я предложил ей перекупить «Духа Бездны», сказал, что выигравший наверняка согласится уступить его…

— Он был бы счастлив, — сказала Катя.

— Но она отказалась. «Дух Бездны» не подходил ей. Она открывает в Париже элитный клуб для любителей драгоценных камней, и сама занимается его оформлением. Всё по первому разряду: мейсенский фарфор, столовое серебро Фаберже, оригиналы на стенах. И для сапфирового зала ей нужна была «Ночь» или нечто похожее, на водную тему. Тогда я упомянул о «Тайне». Она сказала, что готова заплатить за просмотр… за один лишь просмотр, даже если работа не придется ей по душе или владельцы не согласятся отдать ее. Но если согласятся, я получу свой процент.

— И владельцы согласились, — без труда угадала финал Катерина.

— Она предложила им безотказную сумму, — с легкой грустью сказал он.

— А раз она тоже согласилась купить ее, «Тайна» и правда похожа на «Тихую ночь», — удлинила логическую цепь Катерина Михайловна.

— По правде говоря, «Тайна» словно бы продолжает ее… Или, точнее, «Тихая ночь» является продолжением «Тайны».

— Продолжением?.. — в сердце Кати кольнуло. — Что же на ней изображено?

— Ночь. И утопленница в темной воде. И еще какая-то церковь.

— Известная церковь?

— Если в Киеве и стояла когда-то подобная церковь, лично мне ничего не известно о ней.

Дображанская встала.

— Я тоже готова заплатить за просмотр нужную сумму. Мне нужно хотя бы увидеть ее… Вы поможете мне?

— Это я могу вам устроить, — Вадим Вадимович схватил со стола телефон. — Денег не нужно. В какой-то мере Виктория — моя должница… Когда вы хотели бы сделать это?

— Немедленно! Я должна узнать эту «Тайну» прямо сейчас!

Прошел почти час.

В гостиничном номере «Праги» было пасмурно, холодно. Второй день непогоды. Котарбинский сидел на затоптанном коврике, облокотившись на дубовую лавку.

Мальчик в форме с блестящими пуговицами принес заказанный Машей самовар, и она буквально вложила горячую чашку в поникшую, безжизненную руку художника, стараясь отогреть его… Заставила его подкрепиться и чаем, и пирогами.

А потом присела рядом с ним на ковер, крепко сжала его пальцы. После прочтения «любосречи» он больше не сомневался, что она — его давняя знакомая.

— Я еще никому не открывал свою тайну… Я был молод, очень молод, — заговорил он. — Мне было чуть больше двадцати, когда я сбежал из дома в Рим. Денег у меня почти не было, но потребность писать… Она была как любовь, как страсть, как потребность в еде и воде… Нет, — уверенно возразил он себе, — писать мне хотелось намного больше, чем есть. Те немногие средства, которыми я располагал, я тратил на оплату мастерской и натурщика. Я отдавал ему все свои гроши, экономя на еде. Я сочинил одну сценку на античную тему, натура требовалась мне, чтоб творить… Я не ел три дня, пил воду из фонтана… А потом случилось то, что должно было случиться. Однажды натурщик пришел ко мне в мастерскую и увидел меня лежащим без сознания прямо на полу. Он поспешил к врачу — русскому немцу. Тот поставил диагноз: голодный тиф — и сказал, что отправить меня в больницу для бедных — все равно что на кладбище. Он был очень добрый человек, этот врач. Он пошел к своим знакомым, братьям Сведомским, жившим в то время в Риме, и попросил их спасти соотечественника[4]. Они согласились, хотя совершенно не знали меня… Меня перенесли к ним в дом на носилках гробовщика — других найти не удалось. Но этого я не знал. Я ничего не знал, я был без сознания. Я не знал, что умираю. И кабы не упрямец доктор Вендт, приходивший ко мне каждый день, чтобы сделать укол камфары, невесть отчего не терявший надежды воскресить полумертвеца, если бы не милые братья Сведомские, ухаживавшие за совершеннейшим незнакомцем как за своим третьим братом… меня бы сейчас не было с вами. Наверное, я истинно был одной ногой в могиле. Пока они пытались спасти меня, я находился в другом — неизведанном мире. Я не помню его и не могу описать, но после этого…