Наступила тишина.

Координаторы молчали. Им было немало лет, и при сопряжениях Граней они видели разные миры. Видели и погибшие. И не спешили отмахиваться от страшной правды. Те, кто отмахивается, в Координаторы не идут. И все же поверить в такое сразу было тяжело. И они молчали.

— Они уже здесь. Выискивают мгновенные сбои и прорываются. Пока группами. У нас еще есть время остановить действие дайи, если пробои останутся единичными. Но если они хлынут волной, будет катастрофа.

— Поэтому вы прошли в прошлое? — мягко спросил Пабло. — В ваше время так и случилось?

— Да. Мы построили этот барьер. Мы с Алексом.

— Вы с Алексом? — Это подал голос отец. Александр Соловьев смотрел на первенца, словно впервые видел. Да так оно отчасти и было. — Дим...

— Мы. Те мы, — поверь, пап, я по-прежнему твой сын. Собрали все силы — свои, демонские, даже оборотневые — все, что могли. И прошли в прошлое. Построили. — Он вздохнул — почему-то не хватало воздуха — и медленно проговорил: — Они до сих пор там... в барьере. Остались в нем, растворились навсегда. Только память и осталась...

— Свет всемогущий...

— Как же это...

Как?

Вы правда хотите знать как?

Да так!

...Вампиры готовят что-то гадостное. Дензил второй раз предупреждает — что-то зреет. Да и так было понятно, что без осложнений это дело не обойдется. Вампов до глубины души взбесил указ о возвращении в ряды людей. Если, конечно, поверить, что она у них есть, душа. Ну не хотелось гордым «сынам ночи», «рыцарям крови» и «властителям сумерек» снова жить человеческой жизнью — работать, подчиняясь общим законам, жениться, не мороча головы наивным дурочкам своей особостью, отказаться от подчинения людей, от вкуса крови... Они даже сожгли на костре чучело покойного ученого Стрейзанта, который разработал обряд, обращающий вспять процесс превращения человека в вампира. А теперь, когда указ лишил их выбора, может статься, что чучелами кровососы не ограничатся.

Что это будет — массовая акция? Еще один удар исподтишка?

Два года назад — гибель Тигра и «прах» в постели.

Еще через два месяца — новый бунт в Нидерландах; мол, как так, нами правит убийца. Да мы... да он... Если бы не удалось отвлечь людей контактом с миром аннитов, то неизвестно, во что бы это вылилось. Бунт — это ведь как пожар, охватывает быстро, а гасить трудно. Да и погасишь — только выжженная земля остается.

Еще через полгода — праздник Томатина в Буньоле, перешедший в массовые столкновения демонов и людей. Были жертвы. Если б не Алекс, сколотивший отряд из эмпатов, транслирующих мирные эмоции, если б не быстрые и решительные действия Службы порядка, если б не аннитские демоны из делегации, которые полезли в конфликт и выступили с обращением к обеим сторонам с призывом жить в мире...

А потом — похороны жертв, перед которыми он тоже виноват. Это вечное чувство вины, от которого ни жить, ни дышать, ни работать спокойно... эти глаза матерей, эти лица в гробах!

И еще, и еще: вылазка оборотней, волнения среди лигистов-радикалов, межрасовые стычки, нападения на улицах и налет антигомов на станцию, вылившийся в сокрушительный прорыв сразу из двух миров... Два демонских рода сначала не думали разрушать станцию, просто удрать пытались, эмигрировать (кое-кого собирались судить, и они решили суда не дожидаться). Но когда защитники станции преградили им путь, а ход назад оказался отрезан, антигомы просто подорвали зал, перекорежив аппаратуру и спровоцировав выплеск иномирной жизни. Экологи потом с ума сходили, зачищая территорию, а жертв сколько было! Только среди персонала — восемнадцать трупов и девять тяжелораненых. А среди местных жителей? Больше двухсот человек...

Что ж вас мир никак не берет? Сколько можно...

— Милорд! — Со вспыхнувшего медиашара смотрело встревоженное лицо Дензила. — Милорд, вампиры выступили! Захвачена станция в Одессе! Вампы угрожают открыть пробой в мир Горриныч, если их требования не будут выполнены...

А вечером, когда все кончилось, пришел Лёшка. Посмотрел на стол, где одиноко стояли едва початая бутылка коньяка и полупустой бокал, коротко, невесело присвистнул, присел рядом, глянул в лицо...

— Ты чего это?

— Ничего. Устал.

— Да уж слышу. С таким настроением только вешаться. Руку дай...

— Не надо.

— Дай, дай. Коньяком он вздумал усталость лечить. Видали вы такое? Я-то получше коньяка буду.

— Не надо, оставь. Брось, слышишь?! Не трогай.

— Да что с тобой? Вроде не пил...

— Нет. — Дим покачал головой, и в боку опять что-то болезненно ворохнулось. — Хотел... но это трусость. Да и смысла нет. Пей не пей — ничего не исправишь. Понимаешь, Лёш? Ни-че-го не исправишь!

Он мог сказать и другое. Как усталость стала постоянной и неотступной и прогнать ее уже не получается даже злостью. Как давно не удается уснуть без снотворного. И даже со снотворными подолгу лежишь, глядя в темноту. Как часто и больно сжимают сердце невидимые ладони, когда натыкаешься на очередной ненавидящий взгляд... на очередные развалины, очередную память о своих делах... Днем эмоции удается загнать под контроль, днем все глушит работа... а ночью прошлое берет свое, наваливаясь то бессонницей, то кошмарами, снова и снова возвращая момент, когда мог, мог, должен был поступить иначе, и все же поддался.

И ничего не изменишь. Ничего не исправишь. Хоть подохни.

Но этого не скажешь. Волоки свою ношу и молчи. А переживания свои засунь куда подальше. Права на них у тебя нет и не будет.

А Лёш стоит рядом и молчит. Статуя Командора... И — может, послышалось — рядом прошелестело:

— Исправим...

Дим резко выпрямился — так что бок просто полоснуло болью. И потому вопрос, готовый рванулся с губ, замер... и куда-то поплыла темная комната...

— Это что такое? Дим, ты... Где тебя так?

— На станции. Щит — штука хорошая, но взрыва ему не сдержать. Вот и приложился боком. Подумаешь.

— Ты совсем рехнулся. Дензил, врача, быстро!

И в темноте затихающий шепот:

— Все можно исправить. Дим, мы попробуем... можем попробовать. Держись.

Боль растаяла, и Вадим снова ощутил себя Димом. В зале совещаний перед судом Координаторов.

Значит, вы построгали барьер... Неужели это возможно? Так много энергии! — подал голос кто-то из Стражей.

— Возможно. Тогда было возможно. Вместе. Но сейчас мы — и никто на Земле — не сможем восстановить барьер, когда он обрушится. В крайнем случае перезамкнуть на себя. Но это не выход, лишь отсрочка.

— А отсрочка не поможет? — как-то очень спокойно спросил Даниэль, словно что-то проверял.

— А смысл? Что изменится за четыре месяца? Появится новый источник?