Даже опытнейшие докладчики немного нервничают перед выступлением, и это очень хорошо и полезно, поскольку нервозность служит залогом удачного выступления. Слушатели не слишком-то радуются, когда докладчик принимается шарить по карманам в поисках мятой бумажки и сообщает (так было однажды с Дж. Б. Холдейном): «Знаете, по дороге сюда я все думал, что бы вам сказать…» Намного лучше аудитория реагирует, когда чувствует, что докладчик и правда готовился к выступлению. Но слайдов, на которых присутствуют отпечатки пальцев докладчика или иные помарки, следует всемерно избегать.

С точки зрения самодисциплины, труднее всего научиться сохранять хладнокровие, когда случается что-то, нарушающее запланированный ход выступления. Аудитория будет снисходительнее к тому докладчику, который теряет мысль, путается в слайдах или даже спотыкается на сцене, чем к тому, кто, как кажется слушателям, не проявляет к ним должного уважения.

Довольно скоро после серьезной болезни, которая сильно ослабила мое зрение и фактически лишила меня одной руки, я, увы, безнадежно перепутал свои заметки на выступлении перед многолюдной аудиторией. Моя супруга в итоге поднялась на сцену, чтобы мне помочь, а аудитория, страдавшая молча, как подобает воспитанным людям, одобрительно загудела, когда услышала через динамики: «Ничего страшного, просто страница пять идет за страницей четыре».

В Великобритании Институт инженеров электротехники[79] опубликовал замечательную книгу под названием «В помощь докладчику», где, в частности, выступающему рекомендуется «расставить ноги на 400 миллиметров, чтобы на сцене не била дрожь». Инструкция забавна отнюдь не потому, что электротехники особо подвержены дрожи на сцене, а потому, что приводит точные цифровые значения – как если бы некие эксперименты показали, что расстояние в 350 или 450 миллиметров между стопами провоцирует конвульсии.

При выступлении ученому надлежит вести себя так, как, по его представлениям, должны вести себя все прочие. Известен непоколебимый закон природы: лекторы всегда замечают в зале зевающую публику, и такие откровенные зевки, разумеется, лишают выступающего всякого присутствия духа. Это же касается любых других поступков, способных отвлечь выступающего (не исключено, что подобные действия могут совершаться преднамеренно), – громкого перешептывания, нарочитых взглядов на часы, смешков, когда ничего смешного сказано не было, медленного и печального качания головой и т. д. Тем слушателям, которые считаются экспертами в области, которой посвящен доклад, стоит заблаговременно подготовиться к возможности того, что ведущий заседания повернется к кому-то из них и скажет: «Доктор Такой-то, у нас осталось время на обсуждение, не хотите ли поделиться своими соображениями?» Будет попросту нелепо, если человек, к которому обратились с такой просьбой, ответит: «Боюсь, я не смогу – проспал весь доклад». А если он всего-навсего спросит докладчика: «Каким, по вашему мнению, должен быть следующий шаг в ваших исследованиях?» – аудитория примет как данность, что он не слушал выступление. По правде говоря, в залах, где читаются доклады, нередко бывает душно, и это обстоятельство провоцирует сонливость, что также следует учитывать и не торопиться объявлять конкретный доклад скучным.

Если слушатели и вправду засыпают в ходе доклада, выступающему остается утешаться мыслью, что нет на свете сна более освежающего, чем сон на лекциях, к которому нас столь усердно и настойчиво влечет Морфей. С точки зрения физиологии поистине поразительно, сколь быстро всякие признаки утомления, вызванного недостатком сна или затянувшейся лабораторной процедурой, исчезают после короткой дремы протяженностью всего несколько минут и даже секунд.

Написание статьи

Все обилие лекций, семинаров и прочих форм вербальной коммуникации не идет в сравнение с публикацией статьи в научном журнале. Но хорошо известно, что сам процесс написания статьи повергает ученого в уныние и тоску и заставляет отвлекаться на различные посторонние занятия – ставить бессодержательные эксперименты, подбирать лишенный функциональности и ненужный справочный аппарат и даже, в предельных случаях, посещать заседания всяких комитетов («Если я не буду время от времени бывать на заседаниях комитета общественной безопасности, все решат, что я вор»). Традиционно нежелание ученых писать статьи объясняют тем, что приходится частично жертвовать текущими исследованиями, но истинная причина заключается в том, что написание статьи – написание вообще чего угодно, даже мольбы о выделении средств, дабы лаборатория оставалась на плаву – представляет собой настоящее испытание для ученого (мы-то знаем, что не слишком хороши в этом и не преуспели в освоении этого навыка).

Принято думать, что ученые обладают некоей врожденной способностью к написанию статей – ведь они прочитали столько статей других! (Точно также, от молодых преподавателей принято ожидать умения читать лекции – ведь они столько их прослушали в бытность студентами!)

Пусть меня обвинят в неуважении к профессии, но я скажу прямо: большинство ученых не понимает, как надо писать статьи. Если только стилистика не выдает l’homme meme[80], научные статьи производят впечатление, что их авторы ненавидят писать и торопились поскорее отделаться от этой необходимости. Единственный способ научиться писать состоит прежде всего в том, чтобы читать как можно больше, изучать качественные образцы – и практиковаться. Причем я не имею в виду ту практику, к которой обыкновенно принуждают юных пианистов. Нет, речь о том, чтобы откликаться и писать всякий раз, когда журналы просят статьи, а не придумывать оправдания для отказа; писать и переписывать до тех пор, пока содержание материала не окажется понятным для постороннего и пока не выработается стиль – пусть не литературный, но хотя бы не прежнее топорное, неудобоваримое изложение. Хороший стилист никогда не создаст у читателя впечатление, будто тому приходится ступать босыми ногами по битому стеклу или брести по грязи. Кроме того, следует учиться писать как можно естественнее – образно выражаясь, не надевать выходной костюм каждый день, но при этом не рядиться в обноски уличной речи; писать нужно так, как ты отвечаешь на вопрос главы факультета или иной начальствующей персоны, которая интересуется ходом твоих исследований.

Разумеется, никакое количество запретов не породит положительного результата, но все же перечислю практики, которых определенно стоит избегать. В частности, из немецкого языка в американский английский проникла практика употребления отглагольных существительных, и порой их даже, так сказать, нанизывают друг на друга, производя на свет чудовищное нагромождение, грозящее вот-вот развалиться. Опытный лингвист (правда, известный любитель преувеличивать) поведал мне однажды, что в немецком имеется одно громоздкое существительное, заменяющее нашу фразу «вдова человека, который продавал билеты со скидкой на посещение зоопарка по воскресеньям». Это, конечно, байка, но она отлично иллюстрирует мой посыл, и, пусть мне самому, хвала Небесам, не попадались фразы вроде «vegetable oil polyunsaturated fatty acid guinea pig skin delayed type hypersensitivity reaction properties»[81], должен признать, что порой встречаю в научных статьях лишь чуть менее пугающие словесные конструкции. Именно поэтому многие редакторы журналов сознательно ограничивают длину статей, и ученый, способный употребить одно слово взамен целого десятка, наверняка будет ими обласкан.