Шофёр поспешно прыгнул за руль и завёл мотор.

Машина дёрнулась с места, будто в прыжке, объехала пару старых канав, образовавшихся на дороге ещё год назад после прохода тяжёлых грузовиков, привозивших на хутор оборудование и, напряжённо гудя мотором, попылила по просёлку к Мустафе.

Тот перевёл автомат на одиночную стрельбу, приподнялся над схоронкой. Того, что его увидят, Мустафа не боялся — лучи заходящего солнца били водителю в лицо, в глаза, слепили, а вот сам водитель с пассажиром были видны стрелку очень хорошо.

За легковушкой высоким столбом кудрявилась пыль, плотной завесой прикрывала машину со стороны хутора — ничего не разобрать. Мустафа удовлетворённо качнул головой, задержал в себе дыхание. Он был опытным стрелком. Обучился этому делу ещё во время службы на заставе, участвовал в соревнованиях и имел две призовых грамоты: одна за второе место, другая — за третье.

Легковушка приближалась к нему. Делалась всё больше. Объёмное лицо водителя обрело чёткость. Вот машина пересекла невидимую черту, намеченную стрелком, и Мустафа, прикусив зубами нижнюю губу, плавно надавил на спусковой курок автомата. Выстрелил. Тут же, почти в унисон, выстрелил вторично.

В тот же миг понял, то второго выстрела можно было не делать — первая пуля попала водителю точно в лоб, в самый центр, под низко зачёсанные волосы, водитель ткнулся лицом в руль; вторая пуля ему вреда уже не причинила — прошла над головой, над теменем.

Машина резко вильнула в сторону и соскользнула на обочину просёлка, прокатила метров десять по запыленной рыжей траве и, уткнувшись радиатором в куст, остановилась. Мотор прохрюкал прощальную мелодию — всего один куплет — и заглох.

Немец с портфелем словно бы окаменел — он продолжал оцепенело сидеть рядом с застреленным водителем. Мустафа поспешно подхватил свой «сидор» и пулей вылетел из схоронки. В несколько длинных стремительных прыжков одолел запыленную обочину и оказался рядом с машиной, резко рванул дверь, выворачивая её чуть ли не с петлями, ухватил оторопевшего немца за воротник мундира и выволок из легковушки. Вместе с портфелем — немец дорогую ношу не выпускал из рук.

— Шнель, шнель! — просипел ему Мустафа в лицо, не зная, правильно говорит или нет, понимает его фриц или же ничего не видит и не слышит — окаменел вояка и очухается нескоро. Мустафа, не выпуская воротника, ткнул пленника костяшками кулака в шею, в затылок — подогнал: — Шнель, кому сказал! Шелудивый!

Тут Мустафа был неправ — немца никак нельзя было назвать «шелудивым», напротив, он был очень даже гладким, откормленным, важным, не немец, а картинка!

— Шнель, шелудливый! — повторил Мустафа с ожесточением и вновь ткнул пленника кулаком в шею. Мустафе надо было как можно быстрее уйти с этого места — и как можно дальше. Не приведи аллах, если немцы организуют погоню. Тогда пленника придётся пристрелить и застрелиться самому. — Шнель!

Заметив, что на поясе у немца висит кобура с пистолетом — аккуратно сшитая, какая-то игрушечная, а из распаха высовывается нарядная рукоятка, украшенная растительным рисунком, травками и цветочками, Мустафа поспешно обезоружил пленника, про себя отметив, что делает это запоздало, — сунул трофей себе в «сидор». Этот нарядный пистолетик можно будет у какого-нибудь штабиста обменять на бутылку коньяка или спирта.

Следом Мустафа вырвал из рук пленника портфель.

— Дай сюда! Теперь это моё… Моё! Шнель! — Мустафа потащил пленника за собой.

Через несколько минут немец засипел дыряво — выдохся, бежать ему было тяжело, вес он имел небеговой, к нагрузкам таким не привык. А Мустафа всё тыкал и тыкал его костяшками кулака в затылок.

Впрочем, и сам Мустафа не выдержал напряжённого бега, лёгкие у него так же, как и у немца, дыряво засипели, перед глазами начали плавать дымные розовые круги. Но тем не менее он в очередной раз выплюнул из себя вместе с тягучей сладкой слюной:

— Шнель!

Он бежал ещё минут двадцать и толкал перед собой автоматом хрипящего пленника, остановился посреди мрачного, захламленного сухостоем леса, пахнувшего кислыми муравьиными кучами, окостеневшей трухой, выжаренным мхом, ещё чем-то, едва уловимым, согнулся калачом, выкашлял из себя тягучую сладкую слюну.

Пленник не выдержал — подкачали ослабшие дрожащие ноги, накренился и повалился на землю. Лицо у него было свекольно-красным, глаза выпучены, будто у рыбы, вытащенной на берег, из уголков открытого рта длинными липкими нитями тянулись слюни.

— Ну, герр фриц, уморил ты меня, — загнанно простонал Мустафа, подёргал головой.

Немец в ответ пусто пошамкал ртом словно у него не было языка, перекусил слюну и ничего не сказал Мустафе — ему досталось больше, чем человеку, взявшему его в плен. Он попробовал подняться с земли, но не смог.

Мустафа пришёл в себя быстро, выровнял дыхание и настороженно закрутил головой — показалось, что слышит собачий лай. Стиснул зубы, задерживая в себе хрип. Немец следил за Мустафой выпученными глазами. Он всё понял, и на лице его нарисовались надежда.

— Накося тебе! — Мустафа ткнул ему под нос фигу. — Думаешь спастись? Не удастся! — Он хлопнул рукой по стволу автомата. — Сплошную дырку из тебя сделаю. Понял?

Пленник это понял, багровые щёки у него разочарованно обвяли. Мустафа вновь послушал пространство. Тихо было. Противно звенели комары, в стороне, в ветках деревьев, слабенько попискивал запутавшийся ветерок, да озабоченно потенькивали синицы. Больше ничего не было слышно.

С хрипом втянув воздух сквозь зубы в себя, Мустафа поболтал им во рту, будто водой, выдохнул и скомандовал пленному:

— Подъём, фриц! Шнель!

Немец отрицательно помотал головой. Мустафа дёрнул ртом: уж что-что, а он заставит фрица встать и идти, напрасно тот кочевряжится, — ухватил пленника за шиворот, резко потянул вверх, потом оттянул ногу и пнул ею немца под зад. Удар был сильным, в ответ пленник жалобно вскрикнул, вновь опустился на землю.

— Подъём, падла! — прохрипел Мустафа. — Кому сказали! — Выразительно повертел перед его лицом носком сапога.

В ответ немец промычал что-то невнятно, начал неуклюже, кособоко подниматься с земли.

— Шнель! — подогнал его Мустафа.

Пленник, всхлипывая, кряхтя напряжённо, встал на колени, брюки у него с треском лопнули по шву, он испуганно ухватился одной рукой за зад.

— Ты это… ты смотри не обосрись тут у меня, понял? Не то мы линию фронта перейти не сможем, ты всё демаскируешь своим запахом. Не думал, фриц, что ты таким вонючкой окажешься! — Мустафа привычно хлопнул рукой по стволу автомата и выкрикнул словно выплюнул:

— Пошли! Шнель!

Немец, продолжая держаться одной ракой за зад, посверкивая белой полоской кальсон, заковылял по лесу к гряде молодого ельника, взявшего верх над сухостоем. Мустафа, послушав напоследок, не прозвучит ли где собачий лай, успокоенно двинулся следом — лай не звучал.