Даже опыты на ездовых собаках обрели свой смысл теперь, когда она увидела странную «массовую» реакцию в палате. Стадность собак делала их идеальными объектами для демонстрации того механизма, который был задействован в данном случае. Ее неприязнь к Бруно еще усилилась: ведь это из-за него прикрыли программу, и она не успела прийти к результату первой.

Виверо произнес:

— Я скажу начальнику госпиталя про санитара, а потом покажу, где вы будете жить.

— Никому ничего не говорите, — попросила Мишлен.

Виверо бросил на нее недоуменный взгляд.

— Я так понял, что слепой санитар — садист?

— Да, конечно. Но он за две минуты продемонстрировал мне больше, чем я узнала за месяц опытов на собаках. Он мне еще понадобится.

Мишлен не стала ждать ответа, она повернулась и пошла к храму. Несмотря ни на что, она намеревалась добиться результатов, которые позволили бы вернуться в Базель с триумфом.

Питер Виверо медленно пошел за ней.

Пока Джим смотрел в сторону, кто-то поменял афишу на стенде у края сцены. Раньше там было написано: «Гаргантюа и Перепетуя: чудеса силы и благопристойной красоты». Теперь Джим прочитал: «В высшей степени забавная и удивительная демонстрация научных фокусов мистера Гранди!!!» Строчкой ниже, буквами поменьше значилось: «Мастерски ассистирует м-р Том Сэйерс, джентльмен-боксер». Джим хотел посмотреть, какой номер значился в программке на столике перед ним. Но она была наполовину залита водой и испорчена.

Он украдкой оглядел толпу вокруг. Большинство смотрело в другую сторону. В глубоком полумраке, нарушаемом пятнами света от зеркальных шаров, крутившихся под потолком, трудно было что-нибудь разглядеть.

Проходила церемония вступления его в братство, карнавал душ. Джим не мог вспомнить, когда ему вручили билет, как он сюда попал. Одно он знал точно: ему хотелось, чтобы представление длилось и длилось и не было ему конца. Потому что когда оно закончится, грянет оркестр и начнутся танцы.

Сцена походила на волшебную коробочку из тьмы и красного бархата, освещенную огнями рампы. Джентльмен-боксер Том Сэйерс стоял в центре. Одетый в кричащий клетчатый костюм, какие Джим видел только в немом кино, Том был красив грубой нафиксатуренной красотой. Словно рубцы от ожогов, его руки сплошь покрывала татуировка. В руках он держал сложенный шарф. Вот он встряхнул им, и шарф стал в два раза больше. Он взмахнул им еще, раз, и вот уже шарф превратился в простыню.

Он расстелил простыню на сцене, на мгновение приподнял ее в середине и затем сдернул совсем. Под простыней лежал, скорчившись, м-р Гранди. Он медленно выпрямился и встал. На его лице улыбки не было.

По толпе пронесся гул одобрения, кое-где даже вспыхнули аплодисменты. Джим глянул на соседний столик. Там никто не двигался и, кажется, даже не смотрел на сцену.

Гранди, бледный как смерть, был одет в поношенный костюм, к которому добавил кашне и перчатки с оторванными пальцами. Голову венчал котелок. Глаза закрывали маленькие черные очки в проволочной оправе, но Джим знал, что прячется за ними.

Сомнительный иллюзионист двинулся к краю сцены. В его медлительной походке было что-то паучье. Его опередил Том Сэйерс, который повесил на стенд новую афишу: «Иллюзия, или Бегство. Камера китайской пытки водой». Гранди обернулся и взмахом руки указал на пустую сцену.

Но оказалось, что сцена больше не пуста. В центре появился двойной люк. Он распахнулся, и оттуда, из огромной цистерны с водой, находившейся под сценой, что-то стало подниматься на цепях. Оно поднималось толчками, и вода расплескивалась по сцене. Вода лилась изо всех швов. Это нечто повисло на ремнях безопасности. Наконец стало ясно, что это зеленый «фольксваген».

Огромные дверцы люка захлопнулись. Машина стала медленно вращаться, освещаемая огнями рампы. Она была точно такой, какой Джим запомнил ее перед тем, как выдавили ветровое стекло — и Федак вырвался из страны кошмаров. Гранди медленно пересек сцену, глядя в зал, но указывая пальцем назад, на Стивена Федака. Тот был жив и пытался выбраться наружу.

Джим ухватился за край стола. Скатерть с него была сдернута. Доски столешницы покрывали плесень и песок. Федак отчаянно пытался открыть дверцу изнутри. Щеки были раздуты, глаза плотно зажмурены от едкой морской соли. Вода все выливалась из машины, но ее уровень внутри почему-то не понижался.

«Эти „букашки“ почти герметичны, — подумал Джим. — Прежде чем затонуть, они долго держатся на поверхности».

Усилия Федака заметно слабели. Над неподвижной аудиторией раздались крики, словно на кладбище включили магнитофонную запись. Федак сжал пальцы в кулак и попытался разбить боковое стекло, но вода помешала ему нанести удар, он даже не донес руку до стекла. Серебряные пузырьки заструились из его губ и носа, жизнь рвалась из него наружу.

Он снова взялся за дверцу. Машина покачивалась от его усилий. Он стал царапать стекло, но никаких звуков не доносилось.

Джим знал: он должен что-то сделать, но продолжал неподвижно сидеть на месте. Даже кричать он не мог.

Голова Федака поникла, волосы шевелились в воде, словно водоросли. Не видя его лица, Джим наблюдал, как жизнь покидает тело и пальцы больше не царапают стекло. Сзади вновь послышались крики.

Вперед выступил Том Сэйерс, джентльмен-боксер. Он успел снять пиджак и засучить рукава, обнажившие руки, походившие на дубовые бревна, опоясанные скрещенными хвостами китайских драконов. Он подошел к краю цистерны, вставил лезвие лопаты в щель дверцы «фольксвагена» и дважды ударил по ней ладонью. После второго удара дверца распахнулась.

Из машины вылился поток воды и целый каскад живой рыбы. Она билась о сцену так сильно, что подмостки ходили ходуном. Том Сэйерс отступал назад по мере того, как груда рыбы все росла, расползалась и множилась. Большие рыбины стучали хвостами так сильно, что их смертные корчи походили на дробь барабана. Некоторые свалились обратно в цистерну, но таких было мало. На сцене извивалась и корчилась целая тонна умирающего серебра.

Кто-то приблизился к Джиму. Он быстро поднял голову. Гранди спустился со сцены и стоял у его столика. На вытянутых руках он держал простую деревянную клетку. Внутри, стараясь выбраться на свободу, билась канарейка. Черные очки Гранди смотрели прямо на Джима.

— Мы должны помнить, почему мы так поступаем, — сказал он шепотом, напоминающим скрежет ногтей по мокрому савану. — А также стоит помнить, что не каждый может это вынести.

А потом безо всякого предупреждения он сделал жест, словно собирался выбросить клетку, но только никакой клетки уже не было.

Гранди улыбнулся. Даже сквозь темные линзы Джим видел, как поблескивают невыразительные белые пятна его глазниц. Гранди протянул вперед руку и разжал пальцы: на ладони лежала мертвая канарейка. У клювика виднелась вишневая капелька крови.

— А теперь пусть играет оркестр, — прошептал он и отошел в сторону.