— И при каких же обстоятельствах, Андрей Петрович, это произошло? — осторожно спросил Григорий Иванович.

— Просто я решил подать прошение об отставке с воинской службы.

— И если не секрет, то почему?

— Какой уж там секрет, Григорий Иванович? Я так же, как и вы, решил целиком посвятить себя служению науке, а Ксения Александровна поддержала меня.

Та, смущенно улыбнувшись, кивнула в знак согласия, как бы отвечая на вопросительные взгляды мужчин, обращенные к ней.

— А чина коллежского советника мне вполне достаточно, — добавил он.

— Ох, уж эта наука! — чуть ли не простонал Беллинсгаузен.

— Не убивайтесь так, Фаддей Фаддеевич! — рассмеялся академик. — У каждого своя дорога в жизни. А дорога науки не такая уж и скверная, поверьте мне.

Контр-адмирал непримиримо посмотрел на него.

— Это все плоды вашего систематического совращения офицера гвардии, начиная с восхождения на Тенерифский пик на Канарских островах, господин ученый!

— Не отрицаю, Фаддей Фаддеевич. Но особо чувствительный удар нанес вам этот гвардейский офицер, определив признаки наличия земли значительных размеров в высоких южных широтах. Не так ли?

Тот откровенно рассмеялся.

— Признаюсь, это был удар ниже пояса! — Фаддей Фаддеевич оставался верен себе. — Но если быть до конца честным, то я не совсем уверен, что мы смогли бы открыть Южный материк без знания этих признаков. Они были для нас путеводной звездой в гибельных льдах за Южным полярным кругом, — он встал с бокалом в руке. — А посему я, контр-адмирал русского флота, прощаю уважаемому Андрею Петровичу ретираду с воинской службы! Это и есть мой очередной тост, господа!..

— Вот вы, Григорий Иванович, — обратился Андрей Петрович к академику Лангсдорфу, — поведали нам о непереносимой духоте тропических лесов. А ведь в это же самое время другой русский путешественник в сорокаградусный мороз со своими спутниками на собачьих упряжках преодолевал безлюдные снежные пространства побережья Ледовитого моря на самом северо-востоке Сибири. И тоже во славу науке. Я имею в виду уважаемого Фердинанда Петровича Врангеля.

Все разом повернулись к капитану 1-го ранга.

— Я, конечно, слышал об экспедиции возглавляемого вами Колымского отряда, Фердинанд Петрович, но хотелось бы узнать подробности о ней, так сказать, из первых рук, — обратился к нему Лангсдорф.

Врангель был явно смущен вниманием окружающих к своей персоне.

— Я, к сожалению, не обладаю даром рассказчика, коим обладаете вы, Григорий Иванович.

— Извините, Фердинанд Петрович, за мою настойчивость. Но вы могли бы сообщить нам хотя бы основные результаты вашей экспедиции?

— Безусловно, Григорий Иванович. За четыре года было описано и нанесено на карту побережье Ледовитого моря от устья Колымы до острова Колючин протяженностью более тысячи верст. Доказано отсутствие узкого перешейка, соединявшего якобы Азию с Америкой у Шелагского мыса.

— Замечательное открытие! — воскликнул Беллинсгаузен. — Ведь экспедиция капитан-лейтенанта Васильева на шлюпах «Открытие» и «Благонамеренный», вышедшая из Кронштадта одновременно с нашей Антарктической экспедицией, так и не смогла доказать этого.

— Мы действительно ожидали встречи с «Благонамеренным» под командой капитан-лейтенанта Шишмарёва у побережья Чукотки, но так и не дождались его, — подтвердил Врангель. — Тем не менее мы не смогли обнаружить так называемую Землю Санникова[45], хотя вместе с моим помощником мичманом Матюшкиным и определили по рассказам чукчей предполагаемое место ее нахождения. В поисках этой земли мы совершили три похода на собачьих упряжках к северу от побережья, максимально углубившись в Ледовитое море на двести шестьдесят верст, но каждый раз дорогу нам преграждали огромные полыньи.

— А вот нам, мореплавателям, как раз наоборот, путь к неведомым землям преграждали именно непреодолимые полярные льды, — рассмеялся Беллинсгаузен.

— У каждого свои проблемы, Фаддей Фаддеевич, — улыбнулся Врангель. — Поэтому я и просил продлить нашу экспедицию года на два, ну хотя бы на год, чтобы все-таки достичь этой долгожданной земли, но получил отказ, — вздохнул он.

— Видимо, в Петербурге решили, что основные задачи вашей экспедиции уже выполнены, — предположил Беллинсгаузен.

— Выходит, что так, — согласился барон.

А Лангсдорф рассмеялся:

— Слава богу, что до меня никто не мог добраться в глубины Бразилии, и посему я сам определял сроки своей экспедиции. Везет же иногда! — от удовольствия он потер руки.

— Везет тому, кто сам везет! — заключил Фаддей Фаддеевич.

— Может быть, вы и правы, — задумчиво согласился академик. — Только своим трудом можно чего-то добиться в жизни…

Я вот, например, заметил, что когда Андрей Петрович делал свой доклад об основных научных положениях своей докторской диссертации, орнитологи заерзали на стульях при упоминании им о том, что, оказывается, у морских птиц, живущих в открытом океане, клювы загнуты вниз, а у прибрежных — они прямые, — он вдруг звонко, как в былые годы, рассмеялся:

— Негоже, господин ученый, отбивать хлеб у своих коллег!

— Так чего же проще, господа ученые! — с деланым недоумением воскликнул Андрей Петрович. — Отправляйтесь в экспедицию, поплавайте исключительно для души между ледяными торосами и айсбергами, рискуя навсегда остаться в ледяной ловушке, добудьте интересующих вас птичек и на морозе голыми ручками переберите и рассортируйте их. Только и всего. Так нет же: привези им образцы, то есть фактический материал, сюда, в Петербург! А они, надев пенсне, изучат их и вынесут свой вердикт. И заявят о новом научном открытии! Чушь какая-то!

— Андрей Петрович, безусловно, прав — все научные открытия делаются только в экспедициях. Только там. И никак иначе! Так поднимем, друзья, — торжественным тоном произнес Григорий Иванович, вставая, — наши бокалы за отчаянных первопроходцев, дерзнувших бросить вызов дикой природе и в тропических джунглях, и в бескрайних снежных пустынях, и в коварных полярных льдах!

Ксения как завороженная слушала дорогих гостей. «Какие же умные и верные друзья у моего Андрюши!» — думала она, и ее женское сердце, преданное ему, замирало от счастья…

Подходило назначенное ректором Петербургского университета время сдачи Матвеем экзамена экстерном. Андрей Петрович по существовавшей между ними договоренности заранее известил академика Григория Ивановича Лангсдорфа о дате и времени его проведения.

Сразу же после окончания экзамена Лангсдорф подошел к Матвею, который всё никак не мог прийти в себя.