– А за один раз успеем? – спросил Шагровский недоверчиво.

Даже из окна автомобиля Иерусалим производил впечатление очень немаленького города, застроенного достопримечательностями плотнее, чем любая другая столица мира.

– Не успеем за раз, так вернемся… – успокоил племянника Кац. – Или с Арин съездишь, без меня. Она тут о каждом камне все знает!

И он подмигнул племяннику одной стороной лица. Гримаса получилась настолько комичной, что и Арин, и Валентин заулыбались, почувствовав себя сообщниками.

Пикап проскочил под широким виадуком, за которым дорога разошлась на две, причем на одной из них обнаружился довольно грозный КПП, и Шагровский сообразил, что ведет этот въезд куда-то на арабские территории. Автомобиль ушел левее, и на самом выезде из городской черты они чуть не встряли в еще одну пробку, образовавшуюся из-за несерьезной аварии в правой полосе шоссе.

Столкновение случилось пустяковое, но водители разбирались в том, кто прав, а кто виноват, с чисто восточным темпераментом – с обильной жестикуляцией и на повышенных тонах. Дорожная полиция еще не подоспела, но, несмотря на перегороженную полосу, серьезного затора из-за аварии не получилось. Не пресловутая пробка, названная страшным ивритским словом, а так – легкое недоразумение, «тянучка» метров на двести-триста, через которую экспедиционный грузовик проскочил буквально за пару минут.

Сразу за городом перед лобовым стеклом открылась Иудейская пустыня, вот уже тысячи лет облизывающая южные окраины Иерусалима жадным горячим языком – нагромождение бурых скал, изрезанных, словно морщинами, ущельями, покрытое язвами тысяч пещер, которые то прячутся у самой земли, то оспинами разбросаны по отвесным стенам обрывов на неприступной высоте.

Можно сколько угодно рассматривать пустыню на фото, но ни одна картинка не передавала впечатление от бескрайнего кофейно-желтого моря крошащихся скал да застывших волнами то ли гор, то ли холмов, уходящих к далекому горизонту.

Шоссе рассекало это безжизненное с виду пространство надвое, словно асфальтовая река, изредка бросая в стороны серые русла второстепенных дорог, и, не тормозя, неумолимо катилось вниз, к соленым до невозможности волнам Мертвого моря.

Путь от Иерусалима до крепости (вместе с обедом, во время которого Валентин вспомнил вкус хумуса) занял чуть менее полутора часов.

Все это время дядя Рувим пел российским соловьем, давая комментарии на темы всего, что можно было рассмотреть через окна пикапа. Чувствовалось, что здешние места он знал хорошо. В этом не было ничего удивительного – большая часть экспедиций, которые ему довелось возглавлять, проходили именно на юге, а значит, в пустыне, занимающей половину страны.

Когда автомобиль бодро покатился по приморскому шоссе, соединяющему Эйн-Геди с Эйн-Бокек, а потом свернул на Мецаду, к туристическому комплексу и станции фуникулера, Шагровский почувствовал, что громада горы (которая вовсе и не гора была даже по карпатским масштабам) почему-то давит на него.

Чувство было неприятное, но вполне объяснимое – и усталостью после перелета, и сменившимся климатом, и массой новых впечатлений, которые действуют на любого путешественника, каким бы опытным он ни был. Валентин знал, что бывают на свете места, которые на любого приезжего действуют, как взгляд чекиста на арестованного. Но знать в теории и почувствовать на собственной шкуре – суть разные вещи.

Старинная крепость нависала над ними, и, по мере того как пикап подъезжал к воротам, ведущим в подземный гараж, Шагровскому становилось все неуютнее и неуютнее. Дядя Рувим и Арин, наоборот, оживились. Арин позвонила кому-то по мобильному телефону и заговорила на иврите, явно отдавая распоряжения, а профессор Кац, наклонившись вперед, хлопнул племянника по плечу:

– Прибыли! Ну что? Готов к труду и обороне? Сможешь своими нежными журналистскими ручками да поработать лопатой?

– Смогу, дядя Рувим!

– Вот это мы завтра и проверим!

Пикап вкатился в подземный паркинг и встал у самых лифтов. Тут было относительно прохладно, но все равно значительно жарче, чем в кондиционированном салоне автомобиля. Машин на стоянке осталось мало, экскурсии закончились: последнюю ходку вверх-вниз фуникулер делал в 16 часов пополудни, а время уже приближалось к пяти вечера. Автобусы с туристами разъехались, туристический комплекс прекратил работу до утра.

– Можно было бы заночевать в гостинице в Эйн-Геди, – сказала Арин, медленно подбирая слова. – Но у нас так не принято… Правда, на субботу многие едут домой. А так – всю неделю мы живем наверху.

– Говори по-английски, – предложил Валентин. Чувствовалось, что фразы, состоящие более чем из трех слов, даются девушке с немалым трудом.

– Нечего, нечего, – вмешался дядя Рувим. – Пусть тренируется! Вот решит поехать на мамину родину, а в языке ни бум-бум… А так, глядишь, и поправит произношение!

Он поддернул пояс брюк, покрутил шеей так, будто бы она затекла, и продолжил, обращаясь к племяннику:

– На самом-то деле мы в гостиницу не едем, чтобы больше успеть. Я тебе вот что скажу: тут на курорт мало похоже. Весна у нас не такая, как в Подмосковье. Хоть и дожди бывают, но тут это не радость, а горе – дороги может смыть и все, что попадется на пути. Да что я говорю… Ты же ущелья видел? Все это пробито водяными потоками. Скажу честно – замерзнуть у тебя не получится. Лучшее время для работы – самое раннее утро и вечер. Но если мотаться туда-сюда, то как попасть наверх на самом рассвете? По тропе?

Он махнул рукой куда-то направо.

– По тропе не набегаешься, а ждать, пока запустят фуникулер – это потерять половину времени, отпущенного на раскопки. Здесь – Иудейская пустыня. Солнцепек, влажность – практически нулевая. Пить надо постоянно, даже в тени, потому что солнечный удар и обезвоживание никто пока не отменял. Работаем мы под навесами, но когда температура под пятьдесят – это спасает плохо.

– Зачем ты его пугаешь? – улыбнулась Арин. – Все не так страшно, Валентин… Наверху есть тень, есть вода…

– Его испугаешь, – проворчал профессор Кац. – Он у нас пуганый! Надо будет тебе фильм показать. Он в таких местах был, где сопли на лету замерзают… А в мире все сбалансировано! Теперь побывает там, где сопли высыхают внутриутробно!

Шагровский попытался представить себе внутриутробно высыхающие сопли, но у него ничего не получилось. Не хватило воображения. Яркие сравнения явно были еще одним дядиным коньком.

Выгрузка привезенного из пикапа заняла почти полчаса.

Когда кабина фуникулера наконец-то пошла вверх, солнце уже начало падать в пустыню: тень от горы побежала к шоссе, накрывая и станцию подъемника, и остатки римского лагеря, хорошо видимые сверху, и хвост Змеиной тропы, начинающейся от подножия Мецады.

Фуникулер двигался быстро. Валентин глядел вниз, наблюдая, как стремительно уменьшается квадратное неуклюжее строение нижней станции. Потом мимо них, обозначив половину пройденного пути, проскочил второй вагончик, и Шагровский повернулся лицом к надвигающейся на него скале. Кабина коснулась приемной площадки, шаркнули металлом по металлу ролики, и двери распахнулись.