Я сжала ладонями виски, очень хотелось, чтобы настиг психоз, чтобы вокруг все задрожало, перевернулось, чтобы надо было бегать, кричать, только не сидеть так вот, не думать о нем.

– Сережа! – заорала я. – Где ты?! Почему ты не приходишь?! Почему ты не говоришь со мной?!

Экзамены я сдала на одни пятерки. Историчка, пылая горделивым румянцем, отвела меня в кабинет завуча.

– Ты молодец, – говорила завуч, – вот что значит взяться за ум. Ты же можешь, все можешь! И не общайся ты больше с этим Рыдваньским, он ничего хорошего тебе не даст, ты в институт поступишь, вся жизнь у тебя впереди!

Мне вручили почетную грамоту. Историчка пожелала всем хорошего летнего отдыха. Я засунула грамоту в сумку; в коридоре меня догнал Марек.

– Слушай, – он схватил меня за локоть, – я хотел…

– Отпусти меня! – крикнула я.

– Я просто хотел…

Я вырвала руку и убежала. Марек звонил десять минут подряд, с перерывами в пять секунд, потом прислал два сообщения: “Давай встретимся” и “Прости меня”. Около подъезда я натолкнулась на Сашу, он сидел на лавочке с банкой пива и слушал музыку в наушниках.

– Смотри, что у меня есть! – Я показала ему грамоту.

– Класс, – сказал он, – пиво будешь?

Я решила напиться и переспать с ним в максимально отвратительной форме. Так, чтобы тошнило. Желательно на полу, в грязи, может, рядом с какой-то чужой, пахнущей носками обувью. Лишить этот процесс даже покушений на эстетизм, предварительно вспотеть, упасть, ободрать коленку, так чтобы зеленый след от травы смешался с кровью. И чтобы он еще говорил мне что-то совершенно невыносимое: “родная моя”, например, или: “я так тебя хочу”.

Саша жил в Железнодорожном с мамой. Отец умер от цирроза печени. Когда мы, пьяные, завалились к нему, его мама как раз собиралась на кондитерскую фабрику, где всю жизнь работала посменно. У нее были длинные, крашенные в бордовый цвет волосы и толстое тело, которое норовило выглянуть из-под свитеров и поясков, как поднявшееся тесто.

– Ты чего среди дня нажрался-то? – спросила она.

– Я не нажрался, – не очень оригинально ответил Саша.

– А ей сколько лет? – Его мама указывала на меня. – Ты совсем озверел уже? Ей же шестнадцати нет! Сесть хочешь, кретин ты чертов?

– Я просто в гости пришла, – сказала я.

– Ой… – Мама Саши криво улыбнулась. – В гости она пришла! К кому пришла-то, овца ты безмозглая? – Теперь она уже обращалась к Саше. – Сейчас она пришла, а через час в слезах на станцию побежит: мамочка, он меня изнасиловал!

– Мама… – Саша решительно подвинул ее к входной двери. – Мам, у тебя какой-то… нездоровый взгляд на жизнь… Я не буду ее насиловать, мам… Она мне просто нравится… Как человек.

– Передачи я тебе носить не буду! – Она вышла и захлопнула дверь.

В подъезде загудел лифт. В Сашиной комнате был наскоро – видимо, его мамой – наведен порядок. Без особого, впрочем, усердия. На диване растрепанной стопкой лежали рисунки: драконы, змеи, какие-то надписи.

– Что это такое? – спросила я.

– Эскизы. – Саша откупорил новую бутылку пива. – Татушки.

Через пятнадцать минут я сидела на стуле, голая по пояс, а Саша за моей спиной налаживал машинку. Мы решили сделать рисунок позвоночника по всей длине, от шеи до поясницы, – диски, сочленения: на картинке, которую он мне показывал, все это выглядело очень натурально.

– Больно в первую секунду, – сказал он.

Машинка зажужжала совсем рядом и вдруг впилась мне в шею. Я дернулась, Саша схватил меня за плечо. Казалось, игла проникает мне в настоящий позвоночник, тысяча проколов в секунду, от них по телу разливался жар, я чувствовала, как вспухает кожа, как из-под нее выбегает кровь. Саша то и дело прикладывал к моей шее бумажную салфетку. Когда она пропитывалась кровью, он бросал ее на пол.

– Кожа у тебя тонкая… – сказал он.

Под нашими ногами лежала гора бумаги, в красных пятнах и пятнах краски, боль перешла в иное качество. Она соединилась с Сашиными пальцами, давящими на мой позвоночник, она вобрала в себя их тепло, и, когда он убирал от меня машинку, чтобы наполнить краской или прочистить иглу, я чувствовала себя покинутой. Мне хотелось, чтобы все поскорее возобновилось и длилось вечно: стрекотание иглы, прилив крови к проколотой коже, липкая струя, стекающая к пояснице, красная с черным. Я сидела на стуле два часа, Саша дошел до линии лопаток.

– Давай потом продолжим, – сказал он.

– Ты устал?

– Да рука вообще занемела, и у тебя кровь не останавливается, – сказал он.

Саша намазал мне шею и спину мазью “Д-пантенол” и замотал пищевой пленкой. Сверху я надела майку. Лифчик сунула в школьную сумку, надеть его было невозможно – он тер.

Мы пошли на электричку, Саше надо было ехать в салон, чтобы сидеть там до восьми вечера под отупляющую музыку. Клиенты у них случались максимум раз в неделю, обычно люди просто приходили, поражались ценам, а потом Саша подлавливал их у выхода и предлагал сделать татуировку дома, вполовину дешевле. Все соглашались, так что у Саши было время меня проводить.

У моего подъезда мы столкнулись с Мареком. Он вдруг вышел из кустов, как шпион, и уставился на Сашу, словно ожидал чего угодно, но только не такого вот пошлейшего развития событий.

– Пока. – Я поцеловала Сашу и ушла в подъезд.

Через несколько минут Марек звонил в мою дверь. Я стояла, припав к глазку, и смотрела, как он упорно нажимает на кнопку. Из своей комнаты вышла бабушка и спросила Бога:

– Господи, за что мне эти мучения? Сначала одна проститутка кобелей водила, теперь две других туда же.

Марек ушел. Часы в прихожей миролюбиво показывали шесть тридцать семь.

Через неделю Саша доделал татуировку. Была пятница, его мама вернулась утром со смены, чтобы ехать на дачу. Им принадлежал жуткий щитовой домик, выкрашенный сиреневой краской, что придавало домику немного марсианский вид. Столкнувшись со мной во второй раз, Сашина мама, видимо, решила, что у нас все серьезно, и показала мне фотографии с дачи. На одной она стояла, рекламно улыбаясь, рядом с тоненькой, не окончательно прижившейся яблоней, на другой – в желтом халате с цветами, сидела на корточках рядом с клумбой. Цветы на клумбе выглядели беднее, чем на халате. Сзади и в том, и в другом случае проступал фиолетовый дом.

– Тебя как зовут, голубушка ты моя ранняя? – спросила она насмешливо, но не обидно.

– Юля, – ответила я.

– А меня Лариса, отчество не люблю.

– Очень приятно. – Я улыбнулась.

– Приезжай на дачу к нам, – сказала она, – места много… Может, поможешь мне… а то от этого толку никакого.

Лариса уехала. Долго, скрежеща ключами, закрывала дверь с той стороны.