— Я думаю… по-моему, если между нами не будет никаких тайн, все станет гораздо проще… Джереми, ребенок… Ведь это было неизбежно. Нельзя проклинать себя за это.

Теперь он покачал головой. Взял ее за руку и втянул в комнату.

— Иден. — Джереми закрыл за ней дверь. — Иден, — повторил он и обхватил ладонями ее лицо. — Я знал, что сегодня вечером ты придешь сюда, чтобы помочь мне. Болтовня о моем очаровании — это чепуха.

— Может быть, отчасти, — сказала она. — Суть в том, что я и сегодня тащусь от тебя.

— Хорошо. — Он глубоко вздохнул. — Ты решила заняться моим спасением. Так?

— Не знаю. Может быть. Пусть будет да. Не хочу, чтобы ты нес такой груз. И нес его один. Поверь, я знаю о детях все. Иногда у моей матери наступали моменты просветления, и тогда ее мучила вина за то, что она не могла заботиться о своих детях. От этого становилось только хуже.

— Потому что ты старалась взять часть ее вины на себя?

— Я не святая, — нахмурилась Иден. — Большую часть времени я злилась. Дети нуждались в матери. Но мой отец бросил ее. А моему дяде следовало бы быть милосерднее.

— Мужчины не были добры к тебе?

— Нет, не были. Но теперь они остались в прошлом. Так что я вне опасности. — Если не считать опасностью ее увлечение Джереми.

— Ладно. Я расскажу обо всем, — начал он. — Ты уже знаешь о моем отце и тете Розе. Он женился на моей маме, поскольку она забеременела, а потом бросил ее, как бросил сестру. Я — Фултон. И не только потому, что мать предпочла сохранить свое девичье имя, но и по сути тоже. Сестры Фултон пережили предательство со стороны одного и того же мужчины. Я иногда задумываюсь, не была ли тетя до встречи с моим отцом другим человеком.

— И ты считаешь себя похожим на него? — неуверенно спросила Иден.

— В некотором смысле да. Я обижаю людей так же, как он — походя, не останавливаясь, — часто признаю свою вину, а затем продолжаю обижать. Иногда ненамеренно.

Иден не могла не признать справедливость слов Джереми. Против ее воли слезы побежали по щекам.

— Иден? — Джереми прикоснулся к ее лицу. Слезы увлажнили его пальцы. — Иден, ты разбиваешь мое сердце. Как бы мне хотелось, чтобы у тебя было нормальное детство, — ласково проговорил он. — Как бы я сам хотел вырасти более чутким и понимающим.

— Я в ладу с моим прошлым, — покачала она головой. — Смирись и ты со своим.

Он поцеловал ее ладони. Она прижалась к нему.

— Все еще пытаешься излечить меня, Иден?

— Я никогда не встречала твоего отца. Но ты не заставишь меня поверить, что похож на него. И не смей проклинать себя из-за давней истории с банком спермы.

Джереми застыл.

— Посмотрим. Сначала я должен побольше узнать об этом ребенке. Давай каждый раз делать по одному шагу.

— Джереми?

— Да? — Он гладил ее голову, пальцы запутались в волосах.

— Я солгала, будто желаю все узнать о твоем отце. Ты не сердишься?

— Нет. Но тебе пора уходить, — сказал он. — Мы в моей спальне. Твоя ладонь — на моей обнаженной груди. У меня нет сил, противостоять такому искушению.

Иден помолчала. Разве не может она получить что-то для себя? Хоть один раз в жизни?

— Я скоро уеду отсюда, Джереми, — проговорила она, с трудом проглотив комок в горле. — Я… я проведу оставшуюся жизнь, восхищаясь тем, что это у меня было. Я хочу этого.

Джереми закрыл глаза и застонал.

— Не думаю, что ты правильно поступаешь, — наконец с трудом выговорил он. — Ночная пора толкает нас на иррациональные, немудрые поступки. Утром ты будешь чувствовать себя совсем по-другому. А я буду испытывать…

Иден чуть подалась вперед и прижала свои губы к его.

— Не говори так. Виноватых здесь нет. Мы оба знаем правила и не планируем общее будущее. У нас разные цели и разные дороги. Да, Джереми, у нас нет будущего, но есть нынешняя ночь.

— Иден… — Он подошел, взял женщину на руки, быстрыми шагами приблизился к кровати и опустил на нее. — Не будешь жалеть, уверена?

— Никогда ни в чем не была так уверена.

— Ты не возненавидишь меня утром?

Иден приложила палец к его губам и улыбнулась.

— Я никогда не смогу возненавидеть тебя, — прошептала она.

— Я слишком долго боролся с собой. Оказывается, очень трудно прекратить борьбу.

— Я не хочу принуждать тебя, Джереми.

Он откинул голову назад и расхохотался.

— Ты все время забавляешь меня и очаровываешь. Ты постоянно заставляешь меня быть… погорячее. — Он прильнул к ее шее.

Жар наполнил все тело. Иден застонала. Потом подняла руки и обвила его шею. «Люби меня», — хотелось ей сказать. Она закусила нижнюю губу. «Целуй меня», — вместо этого вырвалось у нее.

Джереми приподнял ее и быстро раздел. И тут же принялся изучать и пробовать на вкус ее кожу.

— Если передумаешь, прикажи мне остановиться.

Прижавшись к нему, она прошептала:

— Всего одну ночь. Пожалуйста.

В ответ он застонал и опять принялся целовать ее. Мир остановился, когда они слились в единое целое. Желание переполняло Иден. Ей казалось, что она сейчас вспыхнет. Женщина выкрикивала имя Джереми, а он ласкал и ласкал ее. Иден совершенно потеряла контроль над собой и только бездумно наслаждалась, взлетая к небесам и снова погружаясь в океан благословенной чувственности.

— Никаких сожалений? — наконец пробормотал Джереми, лаская ее шею.

— Никаких, — пообещала Иден. И позже, когда выбралась из его постели и оставила его спящим со счастливой улыбкой, она ни о чем не жалела. Пока.

Наконец Иден добилась того, о чем мечтала всю жизнь. Ночь в объятиях Джереми. Это все, что она могла получить от любимого мужчины. А теперь надо смотреть вперед, а не оглядываться на прошлое.

Утрата, боль и сожаление скоро последуют. Это она хорошо знала. Но все будет потом.

Джереми проснулся. Подушка хранила аромат Иден.

Он протянул руку и понял, что она ушла.

Одна ночь с его собственной, личной Золушкой. Что она говорила? «У нас нет будущего. Не смей проклинать себя».

Мужчина не может проснуться с чувством вины, если ночью держал в объятиях красивую, желанную женщину. Или может?

Джереми нахмурился. Без сомнения, Иден хотела заняться с ним любовью. Она страстная женщина. Но она еще хотела помочь ему. Заставить забыть боль.

А кто поможет Иден? Кто проявит интерес к ее нуждам?

Это сделаю я, решил Джереми. Необходимо думать о завтрашнем дне, а не о вчерашнем, поскольку там ничего изменить нельзя.