— А что, дедушка, по здорову ли ты?

— Здоров я! Отвар из травки меня на ноги поднял. А скажите мне, огольцы, что за песок в котелке лежит?

Смотрят парнишки, а в котелке сверкает золотом.

Рассказал Олег всё, что с ним приключилось ночью без утайки. И то, как не сразу ушёл от колодца, шибко хотелось до камней добраться. Покачал дед головой, улыбнулся.

— Думал я, сказки всё это, ан нет! В округе нет никаких колодцев, Олег, и не было никогда.

— Как нет? — удивляется мальчонка. — Сам видел и воду оттуда брал!

— А далече отсюда?

— Так рядышком!

Повёл их по тропе, обошли полный круг. Нет колодца и следа! Но золото, вот оно, в котелке лежит.

— Вот что, — молвит Пантелей, — берите клад, садитесь на коней да скачите в село. Родителям всё обскажите, как есть, и я своё словцо вставлю.

Оседлали ребятишки лошадок, только тронулись, тут Осип и шепчет Олегу:

— Пантелею долю оставил?

Тому стыдно стало, быстро вернулся, поклонился пастуху и подаёт ему всю добычу:

— Прости, дедушка, возьми, сколь надобно!

Пантелей бровями пошевелил.

— Всё это ваше, ребятки, моего труда в этом нет!

— Как же, дедушка, — тут Осип встрял, — если б ты нам не рассказал о всаднике, то Олег бы к нему не обратился в ту ночь, колодца не увидал, воды не зачерпнул. Не срами нас, возьми, сделай милость!

— Что ж, — улыбнулся Пантелей, — сами поддайте, сколь не жалко.

Парнишечки переглянулись и отдают ему половину с поклоном. Остальное в котомку сложили и довольные поехали в село. Добрались до околицы, тут Осип и говорит:

— Что-то котомка тяжелее стала.

Глянули, а там два одинаковых золотых слитка. Поняли они, что наградил их так всадник за то, что не пожадничали. Дома-то рассказали всё, в семьях праздник. Сдали, конечно, отцы слиточки золотые купцам, старшим братьям да сёстрам свадьбы сыграли славные. Хозяйство, знамо дело, поправили. Пантелею тоже полегче жить стало, избу новую сладил, и дальнего родственника пригрел с женой и детками. Дружно зажили, весело! Колодец ни Олегу, ни Осипу более не показывался, да они не искали его. Осип по бочарному делу пошёл, Олег в углежоги наладился. Крепко, видать, запомнили слова Пантелея! Народ, конечно, пытался сколь разов найти то заветное место, но всё без толку. Вроде и всадника видели и разговаривали с ним, но до колодца не добирались. Не каждому, видать, дано сокровища узреть, а взять их и вовсе нелегко! А может, для этого надо иметь чистое сердце и помыслы? Вы как думаете?

Лошадиный бог

Давно это случилось. Прадед моего прадеда ещё не появился на свет. Люди пришли в эти края и стали жить. Да и то сказать, места тут дивные. В реке рыба плещется, земля родит справно, в лесу зверья, сколь хошь! Ну, как водится, срубили избы, пашни распахали, зерно посеяли. Животинку, опять же, всякую развели. Перво-наперво лошадёнок, знамо дело! Без них родимых никуда! Попозжа, конечно, завели курочек-уточек и протча[97] птицу. Годик-другой прошёл, детишки заголосили в избах. Так и проросли наши прародители в этой земле.

На ту пору жили по соседству два друга — Тихон да Светомир. У обоих почти что в одно время народились детки. У Тихона дочь, Любава, а у Светомира сын, Любомир. Подросли они малость, и уговорились родители их соединить в семью, как вырастут. В ту пору, вишь, непросто было найти пару по годочкам равную. В нашей деревне девок много рождалось, а парней нехватка образовалась. Ну, ладно, уговорились, по рукам ударили, мёдом хмельным скрепили и по избам разошлись.

Любава с Любомиром шибко сдружились. Везде совместно бегали и друг дружке тайны поверяли. Вскорости Любаве надели сарафан, косу заплели, голову лентой украсили. Еще годочки пролетели, и вошла она в пору девичью. Коса русая чуток не до земли, глазки синевой просвечивают, на щечках жар горит и походочка плавная, ровно реченька в половодье. Любимир тож справным парнишечкой поднялся. Косая сажень в плечах, волос волной, улыбка плещется и на работу, слышь-ка, хваткий!

На Иванов день собралась Любава с подружайками суженого кликать. Выплела веночек, на воду опустила, слова проговорила заветные:

— Ты плыви, плыви веночек, на тот берег, где дружочек! Ты веди его ко мне, притули к моей судьбе!

За венком по бережку бежит, вспоглядывает, где пристанет. Далеко уплыл знак Купалы, аж на другую сторонку реки. Смотрит девица, уткнулся венок прямёхонько в ноги коню, что вышел на водопой. Тот сфыркнул, голову поднял да и заржал призывно. А сам масти вороной, глазом диким косится, да грива, слышь-ка, кольцами развевается. Ухватил зубами он тот венок, из воды выпрыгнул и был таков! Любаве досадно, что Купала посмеялся над ней. Слёзки из глаз покатились, хмарь на лицо пала. Рукавом прикрылась и в луга убежала, чтоб подружки стыда не подглядели.

Любомир за Любавой поглядывал, потому коня того усмотрел. Ну, знамо дело, осердился — не смог он веночек словить любушки своей. Повздыхал маленько да и придумал, как Любаву утешить. На озерцо сбегал, нарвал охапку купав[98]. Как запалили костёр для очищения, он подарочек свой девушке подал. Та взять взяла, а потом ещё пуще слезами залилась.

— Почто слёзы льёшь, Любавушка? — спрашивает её. — Али не нраву подаренье?

— Ах, Любомир, — отвечает она ему, — хороши купавы, да ведь нельзя их рвать в этот день, печаль нам с тобой будет.

И то верно, запамятовал паренёк, что сорвать купаву в Иванов день не к добру. Однако утешает подругу:

— А ничто! Пущай Купала не насмехается над тобою!

Ухватил деву за рукав и повёл к костру. Праздник-то отгуляли. Под утро пришла домой Любава, купавки в ручеёк положила да отговор сказала:

— Возьми, Купала, свои купавы, прости нас малых, коль мы не правы. Мне покажи на зорьке утра милого друга в любовных путах.

Тут позади шорох, оглянулась девка, а там конь тот давешний в зарослях калиновых. Вскричала она, рухнула в беспамятстве и того не узрела, как обернулся конь кареглазым черноволосым молодцом. Подошёл он к ней, наклонился и поцеловал уста алые, потом назад ступил и в луга ускакал, приняв обличье лошадиное. На крик Любавы родные выскочили, в избу её снесли, на лавку уложили, водой отпоили да и спрашивают, что, мол, такое случилось. А дева молчит да трясётся вся.

С того дня ходит Любушка