Максим ищет мою руку в складках пиджака, находит ее и уверенно ведет за собой в темноту леса, откуда скоро должен явиться рассвет, и его горячая, уверенная как никогда ладонь говорит мне больше, чем он готов мне сказать наедине.

«Алена, я не хотел тебе этого говорить, но, сегодня очень важный день для меня. И для тебя. Для нас! Ты очень нравишься мне. Очень! И я уверен, что это навсегда! Навечно! А ты, ты что-то чувствуешь ко мне?».

«Но так и быть! Судьбу мою

Отныне я тебе вручаю,

Перед тобою слезы лью,

Твоей защиты умоляю…» — проносится речь откуда-то издалека, пока перед моими невидящими глазами происходит трагедия молодого человека — как меняется его лицо с ожидающего на расстроенное, как тухнет в его глазах нетерпеливый свет, как сереет лицо, как сжимаются в тугую струну губы.

Откуда-то издалека доносятся веселые голоса наших друзей, именниников сегодняшней ночи, прощающихся с детством, а передо мной стоит вмиг повзрослевший товарищ по парте, и он уже не принадлежит им, не принадлежит мне.

Пахнет болотом и травой, волшебство испаряется из его напряженных рук, он отпускает мою ледяную ладонь, качает головой и стремглав несется обратно, туда, где уже открывают игристое шампанское и крепленое вино, где уже смеются вместе с ним, а потом уже и над ним.

«Что с ним? в каком он странном сне!

Что шевельнулось в глубине

Души холодной и ленивой?

Досада? суетность? иль вновь

Забота юности — любовь?» — в театре моего падения в пропасть, в свете софитов горечи и страдания, под звуки рвущейся на лоскуты души, — двое.

Он не сводит с нее глаз, а она улыбается ему спокойно и нежно, и в глубине ее глаз горит женское обещание подарить всю нерастраченную нежность.

«Вот, теть Варь, извините, что так получилось, но Максим немного перебрал, вы не волнуйтесь, все уже хорошо!» — сдаем с рук на руки тело упирающегося Видинеева вместе с однокашником.

Он, повернувшись лицом ко мне, морщится, проводит в воздухе рукой, будто отгоняя видение, и падает в руки мамы. На ее укоряющий взгляд и растерянное лицо только пожимаю плечами. Ах, если бы мне вернуть тот день назад!

«А счастье было так возможно,

Так близко!.. Но судьба моя

Уж решена».

Уж решена.

Уж решена.

Вдруг все кругом встают, аплодируя несомненному таланту блестящего актерского состава, а мои глаза невидящими зрачками смотрят на тех, кто находится в собственном коконе, мире, в который погружаются влюбленные, мире, в котором над двумя появляется прозрачный купол, защищающий их от внешнего мира и потемневших злых взглядов умирающих от собственной ошибки глупых королев школы.

Все выходят в коридор за распорядителем бала — переодетой в костюм снегурочки маленькой актрисы, чтобы получить свои подарки из-под елки.

— Алена, спасибо тебе, — от неожиданного шепота в ухо вздрагиваю и резко поворачиваюсь в сторону смертника, посмелившего так сильно меня напугать, сталкиваюсь с ним лбами.

Шиплю, Видинеев улыбается и держится за лоб. Он стягивает с себя наручные часы и протягивает мне.

— Зачем мне твои часы, балда? — от дружелюбия не осталось и следа.

— Приложи ко лбу, не хочу, чтобы у тебя по моей вине появился синяк. Тем более, на твоем лице, — так тихо, что даже я его еле слышу, шепчет он.

— Давай сюда свои часы, смертник, — часы сразу нагрелись от моей головы, в которой столько всего варится. Протягиваю ставшее ненужным лекарство Максиму с очень тихой благодарностью, не поднимая на него глаз.

Он поворачивается ко мне и смотрит своими огромными темными блестящими глазами. По лицу расплывается улыбка, от которой у меня внутри все переворачивается и я неловко сую ему в открытую ладонь часы. Максим перехватывает мои пальцы и сжимает их, не отпуская.

Зло дергаю рукой, но оказываюсь даже ближе к нему, чем была до этого.

В ту же секунду мое тело от кончиков накрашенных ресниц до мизинчика на ноге напрягается. Его глаза становятся темнее, он будто мне в душу смотрит своим требовательным взглядом.

Ох, чего же тебе надо от меня, черт-искуситель?

Он улыбается и держит мою ладонь, большим пальцем вырисовывая замысловатые узоры на моей ладони и посылая импульсы через мое без того напряженное тело.

— Спасибо тебе, — повторяет он. — Это самый лучший подарок.

И он показывает мне именную коробку, в которой лежит его любимый «Евгений Онегин», с закладкой, сделанной мной еще вчера, закладкой, в которой я сама лично написала признание.

Он оборачивается на зов и улыбается подошедшей Маргарите Владиславовне. Улыбается так, что я понимаю, что она для него — просто Маргарита.

Вечер заканчивается общей фотографией на фоне елки, и я точно знаю, что потом я себя на ней не узнаю — место пышущей счастьем оптимистки заняла странная девушка с горящими щеками, белым лбом и ввалившимися стеклянными глазами, в которых можно прочесть угасающую мысль, которую уже увидел тот, кому мое признание уже не нужно: «Максим, ты — самый лучший. Самый лучший для меня. С любовью, я».

Новогоднее утро я встретила с жуткой головной болью. А что вы хотите? Всю ночь, обнявшись с единственной бутылкой шампанского и огромным тазом оливье, принесенного неугомонной Ульянкой, я плакала, разговаривая с телевизором о своей нелегкой доле неудачницы.

Припасенные подарки, которыми я так любила делиться для того, чтобы получить в ответ приятные коробочки, пылились тяжким грузом моего несогласия с действительностью в глубине заваленного ненужным тряпьем шкафа.

Растянутая футболка порвалась на уровне горловины и висела странным хомутом. Обломанные ногти, погрызенные в уголках, серели облезшим лаком.

Зеркало открывало неприглядную картину запущенного в своем горе человека, потрескавшиеся губы дополняли картину сжавшегося в серости лица. Тусклый взгляд покрасневших от недосыпа и постоянных слез глаз бездумно блуждал по углам задернутой в плотные шторы квартиры.

Клубки пыли растаскивались шаркающими от вытянутых носков ногами дальше по коридору, в кухню, к кровати.

Солнечный свет забыл дорогу в обитель погрузившегося в сонное безразличие человека, спертый воздух гулял от редкого движения единственного жителя маленькой квартирки, бывшей в прошлом оплотом хорошего настроения яркой девушки.

Ночь сменялась днем, день — ночью, а вокруг меня коконом плелся сумрак. И чем дальше, тем больше он съедал меня изнутри.

Телефон давно сел и не включался, чтобы не нарушать ненужной суетностью глупых поздравлений покой измученной души.