пучок пластинок, тащила его вниз. Там в котле, подогреваемом электричеством, кипел особый сплав — «гарт». Нажим педали, толчок, — металлическая рука уходила на место, а из котла выскакивала и пристраивалась к себе подобным блестящая цельная строчка, ещё горячая — Виктор потрогал одну пальцем — на ощупь…

Пожилой линотипист с жёлтыми, прокуренными усами приветливо поздоровался с Кузнецовым и оглядел Виктора:

— Молодёжь обучаешь, Михалыч?.. Ну, ну, объясни парню, что вам без нас, как нам без вас… Типографщики тоже газету делают, не одна редакция…

Когда линотипист отошёл, Михалыч сказал:

— Это… — он назвал фамилию, — старейший работник нашей типографии. Он ещё… Помнишь, ты писал заметку о подпольной большевистской газете? Так он её и делал…

Виктор по-новому взглянул на старика: ведь это был герой! Тридцать с лишним лет назад, прячась от шпиков, он входил в подвал теперь уже покосившегося деревянного домика на окраине города и печатал на розовой тонкой бумаге маленькую газету, которая несла в народ большие слова правды, призыв к борьбе. А, казалось бы, такой обычный старик…

Они вернулись в цех, где версталась газета. Работа была в разгаре. Помощник выпускающего — метранпаж, набрав заголовок, размещал под ним материал, пристукивая иногда вылезшую наверх строку тыльной стороной шила, которое почти непрерывно находилось в его руках. Когда всё было готово, метранпаж смазал набор краской, положил сверху двойной лист бумаги и похлопал по нему большой щёткой. Бумага была влажной, чтобы краска лучше отпечатывалась. Оттиск отправлялся в корректорский цех. Здесь в комнате, где лампы под зелёными абажурами бросали на стены причудливые тени, стояло ровное приглушённое гудение: один корректор вполголоса отчётливо читал материал, другой проверял оттиск. Корректоры исправляли грамматические ошибки линотипистов, а подчас и редакции.

Иногда при вёрстке неумолимая рама не пускала несколько строк в полосу. Тогда оттиск шёл к секретарю или в отдел, сдавший материал, откуда он возвращался исчёрканным синим химическим карандашом.

Наконец, одна из полос была свёрстана, в неё вставили клише — цинковые пластинки, на которые были переведены фотографии. Начался следующий этап работы. Полосу, зажатую в раме винтами, откатили на тележке к большому прессу. Шрифт тщательно промыли керосином, протёрли тальком и сверху наложили лист очень прочного и гибкого картона. Включили электромотор, пресс натужно загудел, многотонной тяжестью притискивая картон к металлу. Когда лист вынули, на нём чётко было отпечатано всё до последней строчки. Теперь этот лист назывался матрицей…

— А сейчас вниз, в стереотипный, — сказал Михалыч.

В стереотипном цехе было жарко, хотя вентиляторы работали вовсю. Стереотипёры заложили матрицу в специальную печь…

— Александр Михалыч, так как же? — окликнула Кузнецова девушка, на одежде которой застыли капельки гарта.

— Это насчёт чего?

— Ну, о литературном кружке…

— Ох, ребятушки, и что вы на меня напали? — вздохнул Михалыч. — Какой я специалист? Обратились бы к Студенцову…

— А мы не пробовали? — отозвалась девушка. — Всё занят…

— Ладно, что с вами поделаешь, — согласился Михалыч. — Буду вести. Народу записалось много?

— Человек десять, — радостно сказала девушка, — а узнают, что вы будете вести. — полцеха запишется, честное слово…

Рабочие тем временем вынули матрицу обратно. Она потемнела от жара. Вместе с нею достали стереотип — металлическую копию полосы, изогнутую полукругом.

— Ну, когда печатать начнут, мы уж не дождёмся, — сказал Михалыч. — Хотя ротация, я слышу, работает. «Правду», наверное, пустили…

Московская «Правда» печаталась в типографии с матриц, доставлявшихся на самолёте.

— Зайдём и к печатникам, чтобы у тебя была полная ясность, — пригласил Михалыч Виктора.

Ротационная машина напоминала какой-то особый газетный комбайн, — да так оно, в сущности, и было. Широкая лента бумаги с большого рулона, перегибаясь по длине, уходила внутрь механизма. Печатник долго возился, включая и выключая мотор, и, наконец, пустил машину на полную мощность. Рулон, разматываясь, подавал бумагу, лопасти от быстрого движения становились невидимыми глазу, куча уже сложенных вчетверо газет росла быстрее и быстрее. Час, другой — и грузовики, которые ждут возле ворот экспедиции, повезут упакованные в плотную бумагу пачки газет во все концы города и к утренним поездам…

Виктор вышел из типографии, слегка оглушённый гулом машин, утомлённый обилием новых впечатлений. Только сейчас он вполне представил весь сложный процесс выпуска номера. Труд, напряжённый труд десятков и сотен людей, начиная с той минуты, когда перо корреспондента коснулось блокнота, и кончая той, когда почтальон опустил свежий номер в почтовый ящик читателя, сопровождал рождение газеты.

Личные отношения

Виктор решил, наконец, написать статью для отдела культуры и быта, о чём настойчиво просил его Студенцов. Тема казалась ему очень удачной: «университет культуры» в медицинском институте. Он открылся только в этом году, но о нём уже немало было разговоров по городу. Раз в неделю в институте выступали артисты, учёные, писатели, бывалые люди, исходившие и изъездившие тысячи километров и повидавшие много интересного. Инициатива заслуживала поддержки, и это было первой причиной выбора темы Виктором. А второй… Вторая причина заключалась в том, что Виктор был уверен: Валя имеет отношение к этому «университету». Таким образом, нашёлся веский повод встретиться с ней вопреки существующему между ними с того памятного вторника договору пока не встречаться вообще.

Виктор очень скоро перестал думать о Вале так, как думал сразу после телефонного разговора. Тогда, сразу, всё в нём кипело от негодования. Нашлись едкие слова, уничтожающие выражения; Виктор мысленно представлял, как Валя, слыша их, сгорает от сознания собственного ничтожества, и ругал себя, что эти слова не нашлись во время разговора, — всегда у него так получается. «Подумать ещё… Трудно забыть… Чтобы мы владели чувствами, а не они нами…» — какая хитроумная дипломатия вместо того, чтобы просто сказать: «Нет!» Виктор поклялся себе раз и навсегда вычеркнуть Валю из памяти.

Но, может быть, это и умели делать книжные герои, когда порывали с недостойной их любви, а у Виктора, как он ни старался, получалось наоборот. Валя не только не исчезала, а, перебирая серебристые бусинки на шее, всё чаще глядела на Виктора широко раскрытыми глазами и говорила: «Ты мне нравишься, не вообще, а так… ну, понимаешь?» И разговор их не казался больше замаскированным «Нет!», а становился тем, чем был на самом деле: «Подождём, надо во всём разобраться». Но ведь, чтобы разобраться, им надо было встретиться. Вот почему Виктор возлагал столько надежд на посещение института.

Он не ошибся насчёт Вали. Секретарь институтского комитета комсомола сразу сказал:

— Так этим у нас Остапенко заправляет…

И, приоткрыв дверь, попросил кого-то:

— Не в службу, а в дружбу, позови-ка сюда Валентину, быстро…

Валя встретила Виктора спокойно, только веки её чуть вздрогнули.

— Что же вас интересует? — спросила она, решив, видимо,