— Не нужно мне такого телохранителя, — возразила Кристина шепотом, скривившись.

Ларош-Боассо подмигнул, как бы намереваясь сыграть шутку с докучливым кавалером, а Кристина одобрила его улыбкой.

— Ну, графиня, — продолжал он небрежным тоном, — вы ничего не говорите об этом вашем ягненочке, который так счастливо избавился от волчьих зубов и который, кажется, внушает вам такое сострадание… Каков он сегодня?

— Я… я не знаю, — пролепетала Кристина, вспыхнув.

— А я думал, что вы поспешите узнать об его здоровье. Вчера вы обращались с ним с нежностью, возбудившей мою зависть… Ей-богу, можно согласиться быть растерзанным не только волком, но и всеми аравийскими львами, чтобы положить на минуту свою голову на ваше плечо!

— Я вас не понимаю… я не помню, что случилось; вид крови одурманил меня… Но вы заставили меня вспомнить, что сегодня я не осведомлялась о здоровье бедного раненого юноши! Да, точно, посреди этих забот я забыла о нем, совершенно забыла!

Говоря это, она вертелась направо и налево со смущенным видом, чтобы избежать проницательного взгляда своего собеседника.

В эту минуту приор Бонавантюр входил в зал, где остались только несколько дам и гостей, которые не бросили завтрак ради охоты. Приор с помощью сестры Маглоар и служанок привел в порядок свою одежду, и ничто в его облике, кроме легкой бледности на добродушном лице, не выдавало вчерашней усталости и волнений. Кристина подбежала к нему.

— Здравствуйте, преподобный отец, — сказала она, — я рада видеть, что вы отдохнули… Но вот барон Ларош-Боассо желает узнать о здоровье вашего родственника, а я ничего не могу сказать.

— Если этим внезапным участием он хочет загладить свою вину перед моим племянником, — отвечал приор сухо, — то я благодарю барона. После того единичного приступа лихорадки состояние бедного мальчика очень улучшилось, и доктор уверяет, что через несколько дней все пройдет… Но вы, графиня, — продолжал он, кротко обращаясь к графине, — вы должны были знать эти благоприятные известия: сестра Маглоар, приходившая уже три или четыре раза в комнату Леонса, должна была сказать вам…

— Разве я обращаю внимание на слова сестры Маглоар? — возразила с улыбкой Кристина.

— Напрасно, графиня, потому что сестра Маглоар благоразумная и скромная особа и любит вас всем сердцем… Но мне показалось, что я сегодня слышал ваш голос в галерее перед комнатой Леонса. Кто-то дожидался сестру Маглоар каждый раз, как она выходила оттуда, и с участием осведомлялся…

— Это была не я, не я, — возразила Кристина. — Пойдемте же, барон, ждут только нас. Я сейчас приготовлюсь и приду к вам.

Она поклонилась и убежала, как бы обрадовавшись, что может увильнуть от неприятного разговора.

Барон и приор остались вдвоем, отец Бонавантюр в некоторой задумчивости, а барон лучезарный и торжествующий.

— Ну, мой преподобный отец, — начал он насмешливым тоном, — ветер совершенно переменился со вчерашнего вечера… Женщина часто меняется, как говорил Франциск Первый.

— Сумасброд тот, кто доверяется ей, — возразил бенедиктинец с улыбкой, оканчивая поговорку. — Уверены ли вы, барон, что ветер переменился?

Ларош-Боассо задумался:

— Какую роль вы играете здесь? — спросил он наконец с затаенным гневом.

— Смиренного орудия провидения, которым Господь хочет защитить чистых и простых сердцем от злых и гордых!

И приор ушел справиться о самочувствии своего раненого племянника. Ларош-Боассо следил за ним взглядом, качая головою.

— Может быть, ты прав, — прошептал он, — может быть, действительно эта внезапная перемена в поведении Кристины не имеет другой причины, кроме желания сгладить впечатление от вчерашнего слишком бурного проявления чувств. Решительно, не надо терять времени и осторожно вести свою игру.

Он хотел выйти, когда заметил в углу зала, тогда почти пустого, своего приятеля Легри, который, казалось, ждал его.

— Легри, — сказал он шепотом, — вы принесли мне двести пистолей, которые нужны для раздачи егерям и лесничим?

— Любезный барон, — отвечал сын ростовщика с замешательством, — я должен вам признаться, что мой отец…

— Проклятый скряга! — перебил Ларош-Боассо с досадой.

— Ради бога, не сердитесь, вы так много уже должны ему… Но если он не хочет, друг мой, разве я не всегда к вашим услугам? Отец мой дал мне для моих мелких расходов сорок луидоров, которые я охотно дам вам!

— Хорошо, я согласен, — сказал Ларош-Боассо с легкой гримасой презрения. — Я принимаю, Легри; отдайте эту сумму моему егерю Ларамэ, и я возвращу вам деньги сразу, как только мне повезет в игре. Я должен признаться, что вы добрый малый, Легри, и совсем не похожи на вашего отца. Я хотел бы попросить вас еще об одной услуге…

— Говорите, любезный барон; в чем дело.

— Вы обязались, не правда ли, беспрестанно находиться возле графини де Баржак во время охоты?

— Правда, и это честь…

— От которой вы откажетесь. Прошу вас, напротив, держаться сегодня как можно дальше от нашей прекрасной госпожи и от меня.

— Если вы требуете…

— Это еще не все! Вам надо всеми силами не подпускать к ней этого неотступного кавалера де Моньяка, а также следить, чтобы кто-либо другой не смог навязать ей свое общество… Обещаете ли вы это, друг мой?

— Вы от меня требуете настоящей жертвы, Ларош-Боассо, потому что наша хозяйка — восхитительное существо, но я принесу себя в жертву ради вас… Но, берегитесь, любезный барон; хотя я не знаю ваших намерений, мне кажется, что вы затеваете опасное дело… Графиня де Баржак окружена могущественными людьми и верными слугами. Этот кавалер де Моньяк, с его угрюмой физиономией и нелепыми манерами, не допустит шуток, и если он что-то заподозрит…

— Для этого-то мне и нужна ваша помощь. Вы мне давно доказали вашу преданность, Легри, и я знаю, как вы находчивы и изобретательны, я полагаюсь на вас! Надеюсь, вы займете этого цербера во время охоты, и я уверен, что моя надежда не будет обманута.

Эта лесть, ловко рассчитанная, имела целью воодушевить мещанина во дворянстве; поэтому Легри, несмотря на свое первоначальное нежелание помогать барону, пообещал сделать все, что от него требовалось.

Через несколько минут Ларош-Боассо и графиня де Баржак сидели на лошадях во дворе замка — он на прекрасном коне лимузинской породы, она на своей любимице Бюшь. У Кристины через плечо висел щегольской карабин с золотой насечкой, принадлежавший ее отцу. Барон кроме охотничьего ножа в голубых бархатных ножнах, украшенных серебряными волчьими головами, был вооружен большим карабином, великолепным как по своему внешнему виду, так и по своим боевым качествам. Отдан был приказ, чтобы все охотники шли пешком к Сожженному лесу, кроме начальника волчьей охоты и хозяйки замка; но и они должны были сойти с лошадей, как только приблизятся к стрелкам, чтобы не допустить никакого несчастья. Это распоряжение очень расстраивало кавалера де Моньяка, который, по причинам, ему известным, очень желал бы не терять из вида свою неблагоразумную госпожу. Когда она уезжала с начальником волчьей охоты, он подбежал к ней, бестолково размахивая тростью, и спросил плачущим, почти отчаянным голосом: