– Он разрядился. Где моя машина?

– Поскольку мы не сумели с тобой связаться, эвакуатору пришлось забрать ее. Люди не могли выехать из гаража.

– Ты шутишь?

– Нет, ты можешь получить машину завтра. Где ты была?

– Зачем ты здесь? – спросила она вместо ответа.

– Я волновался…

Эллен ничего не понимала.

– Пойдем, я отвезу тебя домой, – сказал он и нажал на пульт. Стоявшая перед ней машина перестала мигать. – Прыгай.

Эллен не стала с ним спорить и сделала, как он велел. Она была слишком сильно обескуражена, чтобы протестовать.

Они поехали вниз по улице Страндвеген, мимо «Гранд-отеля» и дальше мимо дворца на набережной Шеппсбрун, не говоря друг другу ни слова.

– Хочешь подняться ко мне и выпить чаю? – спросила она, когда он остановился у ее подъезда.

– В другой раз.

– Я пошутила. – Она открыла дверь.

– Подожди, я должен тебе кое-что сказать. – Он взял ее за руку и не дал ей выйти из машины. – Я чувствую, что нам надо поговорить. Знаешь, тот последний вечер…

– Оставь, Джимми. Это неактуально. – С этими словами она закрыла дверь машины и поспешила к подъезду. Набрала код и, прежде чем войти, бросила взгляд через плечо. Машина Джимми стояла на месте.

Эллен вошла в лифт, нажала на кнопку и поехала на самый верхний этаж.

Дом был построен в XVII веке и принадлежал ее бабушке по отцу. Лифт шел до самой квартиры, и иногда к ней без предупреждения приходили в гости соседи. Но она хорошо их знала, все они были членами семьи фон Блатен. Квартиру на нижнем этаже сдавали пекарю, у которого была маленькая пекарня с самой лучшей в городе выпечкой.

Двери лифта открылись, и она сразу вошла в большую комнату. Квартира и в самом деле состояла из одной большой комнаты, не считая двух спален и ванной. Справа находилась кухня, в центре гостиная, а дальше всего от входа – рабочий уголок с видом на набережную. В квартире имелись неровности, а фасад дома был сильно отклонен назад из-за смещений в почве.

Эллен подошла к окну и посмотрела вниз на набережную Шеппсбрун. Джимми уехал.

Она долго мечтала о том, чтобы он объяснился, и теперь жалела, что не дала ему договорить. «Но что тут можно сказать», – подумала она, скинув с себя кожаную куртку и сбросив с ног туфли. Со вчерашнего утра она не переодевалась и не принимала душ.

Она пошла в спальню и оттуда в ванную. Стянула с себя одежду, которая грудой упала на пол. Едва дотронувшись ногами до теплой плитки в ванной, почувствовала, как тело начинает медленно обмякать. Она включила душ и до упора открыла кран с горячей водой. Сильная струя почти что кипятка чуть было не обожгла ее.

После душа она завернулась в большой банный халат и пошла на кухню греть чайник. Как хорошо, что в прошлый четверг она сходила в магазин. Масло, сыр, половинка лаваша и большая пачка экологически чистого мороженого.

Она разложила продукты на разделочном столике и приготовила бутерброды. В черно-белой фарфоровой чашке настаивался чай.

У Эллен все было черно-белым. Ей нравились прямые линии и резкие контрасты. Может быть, таким образом, она старалась внести гармонию в свой душевный хаос, или выражала протест против обоев в цветочек и антикварной мебели всевозможных цветов, которые ее в детстве и юности окружали на Эрелу.

К переезду Эллен в квартиру три комнаты были бережно отремонтированы. Она решила сохранить старое очарование дома с белыми балками на потолке. Пол и стены выкрасили в белый цвет. Кухонные дверцы – в черный, к досаде ее мамы, но какое это имело значение. Мама все равно никогда не приходила к ней в гости. Только книги и газеты были разноцветными. Балкона не было, зато эркеры были глубокими и низкими, так что в них можно было сидеть и смотреть на острова Шеппсхольмен и Бласиехольмен.

В эркеры Эллен набросала подушки и овечьи шкуры. Здесь был выпит не один бокал вина.

Взяв тарелку с бутербродами в одну руку и чашку с чаем в другую, она направилась к книжной стенке, которая обрамляла два окна. Споткнулась о куртку, валявшуюся на полу, и выругалась, когда слишком теплый чай попал ей на руку. Когда речь заходила о таких несущественных вещах, как одежда и безделушки, она не отличалась особой аккуратностью.

На книжной стенке, наоборот, царил полный порядок. Книги стояли не по алфавиту и не по цвету, как у некоторых. Они были расставлены по видам преступлений.

Эллен собрала целую библиотеку о различных убийствах во всех частях света, начиная с древних времен. Книги о вскрытии, о том, как составить профиль злоумышленника. Газетные вырезки. Все.

Кое-что было у нее в компьютере, но большую часть материала она распечатала и разложила по папкам. На жестких дисках хранился в основном разрозненный материал.

Встроенные книжные стеллажи покрывали всю стену до потолка, и до самых верхних полок она доставала с помощью деревянной стремянки.

Филип называл ее библиотеку «полкой смерти». Однажды, как следует выпив, он взял одну из книг и стал читать вслух о женщине, убившей своего мужа. Со всеми подробностями. После этого он толком не спал несколько недель и потом жаловался, что вокруг глаз у него появилась масса морщин.

Эллен улыбнулась – когда он высказывался, он всегда начинал издалека.

Перед книжной стенкой стоял ее письменный стол. Не классический, а старая лавка, которую она нашла, когда они собирались ремонтировать на Эрелу бывшую кузню. Она привезла лавку в Стокгольм и приделала к ней стеклянную столешницу, чтобы поверхность была ровной.

Она поставила чашку на письменный стол, и прежде чем поставить туда же тарелку, откусила кусочек бутерброда с сыром.

Как-то вечером несколько лет назад Филип спросил Эллен, какие убийства по ее мнению самые ужасные. Ее топ-лист из пяти убийств. Он никак не мог понять ее интерес, и ему казалось, что это все равно, что назвать пять лучших видов туши для ресниц. Хотя потом ему пришло в голову, что это плохое сравнение, поскольку все зависит от ресниц конкретного человека, цели макияжа и так далее.

Для Эллен все было намного проще, считал он. Но она не соглашалась. Ужасного так много, что трудно расставить все по местам, и она назвала случаи, которые первыми пришли ей в голову.

– Кристин Шёррер, немка, которая убила двух маленьких детей в Арбоге в две тысячи восьмом году. Нина Эикиэ, убившая и замучившая в Гётеборге в две тысячи пятом году своего десятилетнего сына, у которого была задержка развития средней степени. Ирма Гресе, немецкая женщина-охранник в концлагере. Мира Хиндли, которая убивала, мучила и покушалась на детей и подростков в Манчестере в середине шестидесятых. Диана Даунз, тысяча девятьсот восемьдесят третий. Аризона. Застрелила троих своих детей, чтобы еще больше сблизиться со своим бойфрендом.

– Черт возьми. Какая жуть – ты знаешь даже даты, – заметил Филип.