Гостевой домик, казалось, дремал в окружении засыпанных снегом елей. Синие сумерки потихоньку сгущались вокруг него. Никто в целом мире не подозревал, что за клубок шекспировских страстей сплетается внутри скромного помещения: тут и любовь, и вероломство, и предательство, и хитрость, и подступающая горечь разлуки.

Аксинья, едва вошла в здание и скинула пальто с платком в подсобке, немедленно обрела единомышленницу и помощницу в своих планах: надзирать и стучать. Девушке пригодилась метрдотельша Маруся – тоже явно комитетский кадр (свояк свояка видит издалека!). Последняя была также недовольна тем, как штатская штафирка Васнецов разворачивает операцию: притащил девиц, явно ему знакомых, а то и родственниц!.. Да это ни в какие ворота не лезет!.. Они вместе с объектами за столом сидят, пьют и веселятся – а специально подготовленные сотрудницы, включая Марусю, вместо того чтобы занять положенные им места в эпицентре операции и стать предметом поклонения битлов, ходят кругами и им всем, в том числе пресловутым девчонкам, прислуживают!

Вот и опять: официантки-профессионалки понесли в столовую горячее. Маруся за компанию зашла, словно бы распорядиться, а Аксинья в оставленную подругой щелку смотрела. Действительно, на подавальщиц – обученных, проверенных, высшей пробы профессионалок – волосатики практически ноль внимания. Весь интерес направлен к малолеткам за столом. А те – млеют. И Васнецов с ними заодно. А теперь, слышь-ка, и гитару потребовали!

Ну, за гитарой-то Маруся сбегала. На такую удачу они в своем временном коллективе и не надеялись – чтобы битлы в первый же вечер да по собственной инициативе взялись петь!.. И опять-таки ревность кольнула обеих кагэбэшных девах: не ради них будут распускать веера своих хвостов заграничные трубадуры, не для них! Для каких-то соплюшек собираются петь, подумать только!..

Но служба есть служба, отнесла Маруся в столовую гитару, отдала Васнецову, а сама помчалась в секретную комнату: проверить, идет ли запись, все ли хорошо слышно. Жаль, что пленка будет на пятьдесят лет, а то и навечно, засекречена. Это ж какая сенсация: живой концерт битлов, записанный в СССР, хранится в спецархивах КГБ!

Первым взял гитару не Пол, не Джон, а Ринго. Его любовь сидела напротив, и, чтобы заполучить ее, он готов был совершать подвиги. И драться – со всеми своими друзьями, с КГБ и целым миром. И покорять. И даже отбросить всякое смущение, и рассказывать анекдоты, и радовать, и веселить, и петь!

I’d like to be, —

запел он любимую песенку собственного сочинения.

Under the sea

In the octopuss garden

In the shade[9].

И она! Она тоже смотрела на него! Как же она на него смотрела!

«Я не знала тебя раньше, я видела тебя только на фотографиях, на обложках альбомов и в перефотографированных, бледных или слишком черных копиях на фотобумаге. И всегда ты оставался в тени своих друзей, на заднем плане, они фронтмены, они пишут и поют песни, они тянут одеяло на себя, а ты позади них, скромно стучишь в свои барабаны и тарелочки… Но какой же ты, оказывается, красивый! И скромный, и милый, и веселый!.. И как же я не замечала тебя раньше, не знала тебя! И как же я хочу, чтоб ты был со мной – и tonight, и tomorrow, и all the time![10]»

А потом – ах, он ревнивец! – гитару взял Джон. Он ни на кого не бросал огненных взглядов. Сидел отстраненный и только думал: «Если мы и впрямь останемся в Союзе, как же я буду отдыхать здесь без травки? Впрочем, русским мы, похоже, так нужны, что они готовы отдать нам все, включая своих генеральских дочерей, что уж там травка, они нам и ЛСД предложат или что там у них для внутреннего пользования, какой спецнаркотик в спецлабораториях применяется? Под каким названием? Наверно, не ЛСД, а ВЛКСМ. КПСС».

И Леннон, по-прежнему не включая своего обаяния – если они захотят меня любить, я позволю, но даже ради этих прекрасных девиц и пальцем не пошевелю! – просто, чтобы показать, кто здесь кто, сбацал свою «Come together».

Вечный друг и соперник Макка немедленно, как и следовало ожидать, отобрал гитару. И ответил, разумеется, «Let it be». А потом выстрелил «Yesterday». Его голос, тихий и проникновенный, обволакивал Нину, внучку члена Политбюро Навагина. А еще в состояние экстатического исступления приводила девушку мысль о том, что она слышит песню не по вражьему радио с убеганием волны, не с пластинки, не с шорохом магнитной ленты – а лично, вживую! И даже не на концерте – а просто: он поет для нее. И эта мысль, и этот голос заставляли ее замирать и думать – да за этот голос, за эту песню я готова идти за ним и делать все, что он ни попросит. И у нее даже – слушайте, слушайте! – вдруг что-то стало нарастать, нарастать внизу живота, а потом вдруг достигло пика и оборвалось ночной птицей, оставив восхищение и стыд. И она закрыла глаза, изо всех сил сжала ноги и выдохнула воздух, вцепившись в стол, и даже чуть слышно на выдохе застонала. Боже мой, спасибо тебе, дорогой, далекий, бесконечно талантливый друг! Благодаря тебе я стала женщиной, я, как непорочная Дева Мария, испытала наслаждение, не познав мужчину и даже не трогая себя руками: так вот она, какая, оказывается, эта настоящая любовь!

И только Джордж, красивый и мрачный, ни малейшего участия не принял в трубадурском турнире, и не казались ему прекрасными юные русские девчонки. Он все переживал по поводу подлой измены любимого гуру – что же теперь прикажете делать со всеми его практиками духовного совершенствования?

Песни будущего сэра Пола разбередили душу и обеих красоток-чекисток, Маруси и Аксиньи. Только чувства, овладевшие обеими, оказались ровно противоположными тем, что испытали Наташа и Нина. Если в крови школьниц бурлили любовь, преклонение и восторг, то кагэбэшницы переживали целую гамму негативных эмоций, преобладающими среди которых являлись ревность, ненависть и зависть.

– Какие с-сволочи!.. – прошипела в сердцах Маруся. Она прилипла глазом к щели в двери столовой. Аксинья рядом приникла ухом к филенке: никакие технические средства не заменят простого человеческого участия в вечном деле подслушивания, вынюхивания, подглядывания!

– Мерзавки, пробл…шки!

– Пойдем, покурим.

– Пойдем.

Девчонки отправились в курилку. Аксинья с Марусей были ровесницами – и очень походили друг на друга красотой, беспринципностью и жаждой сделать карьеру любой ценой (необходимость расплачиваться натурой принималась как данность и даже не обсуждалась). И тут их оскорбили в лучших чувствах! Их готовность отдать все никто не востребовал: ни иностранные знаменитые музыканты, ни, на худой-то конец, высокий столичный аппаратчик. Было от чего взбеситься и возжаждать мести! Теперь они стали не просто сослуживицами, но союзницами в большой игре, почти подругами. Впрочем, когда бы изменились обстоятельства, каждая из них, не колеблясь, сожрала бы другую – если б, конечно, это потребовалось ей лично и ее делу.