— Получится, что я за свою Звезду требую привилегий, — все-таки засомневался отец.

— Тот, кто имеет «привилегию» быть евреем в этой стране, имеет право на защиту своих сыновей.

— От чего?

— А ты еще… так и не понял?

— То, что ты имеешь в виду, вовсе не факт!

— Знаешь, есть такой анекдот… — Абрам Абрамович опасливо, но и озорно огляделся. Убедившись, что мамы и Даши поблизости нет, он продолжал: — Еврею говорят: «Ваша жена изменяет вам на глазах у всего города. Как вы терпите?» — «Я тоже подозреваю… — отвечает еврей. — Но до конца еще не сумел убедиться. Вот, к примеру, вчера… Вижу, что они, обнявшись, идут по улице. Я — за ними. Вошли в подъезд. Я — за ними. Вошли в квартиру. Я — за ними… Потом вошли в комнату. Я прильнул глазом к замочной скважине. Вижу, разделись… А потом потушили свет — и опять эта проклятая неизвестность!»

Мне было приятно, что мы с Игорем, по мнению Абрама Абрамовича, уже доросли до таких анекдотов.

— Так вот… Тебя, Борис, тоже мучает «проклятая неизвестность»: есть у нас государственный антисемитизм или нет? Они уже «разделись», а тебе все еще не вполне ясно!

— Да, нужны веские доказательства… что это идет именно от государства, — неуверенно, а потому слишком громко цеплялся за свою ортодоксальность отец. — Здесь надо обмыслить, обдумать!

— Знаешь, есть такой анекдот… Один пьяный — наверняка не еврей — прячет за спиною пол-литра водки и говорит своему собутыльнику: «Если угадаешь, в какой руке бутылка, мы ее выпьем. А если не угадаешь, пойдем по домам!» — «В правой», — говорит собутыльник. «Думай, Петя!.. Думай!» И ты, Боря, обмысливай, обдумывай… если очевидное для тебя не очевидно.

Еврейский Анекдот, как всегда в таких случаях, посмотрел на него без осуждения, но с жалостью:

— Не заставляй меня приходить к мысли, что для подвига нужна только храбрость, а ум совершенно не обязателен. Прости, что говорю это при твоих сыновьях. Они все равно будут уважать тебя! — В глазах Анекдота жалость сменилась доброй уверенностью. — И любить будут. Как и Даша… Как и Юдифь. Как и я… Потому что ты достоин уважения… и любви.

— А ты разве не достоин? — счел необходимым добавить отец.

— А вот это большо-ой вопрос!

Анекдот нарисовал в воздухе указательным пальцем вопросительный знак, похожий на виселицу.

— Влюбленные наряжаются друг для друга… не только в лучшие, самые выигрышные костюмы и платья, но и выигрышные поступки, — объяснял мне психолог Игорь. — Лишь в старинных романах женщины любят бедных и неудачливых. Ныне в их отношении к мужчинам многое изменилось: они возлюбили удачливых и богатых. А в отношении мужчин к женщинам все осталось по-прежнему: любят очаровательных и главным образом тех, которые обращают на себя всеобщее мужское внимание. Незаметных не замечают… Теория любви, запомни, относится к психологии. Но во всякой науке теория должна подтверждаться фактами. И вот тебе, пожалуйста, два случая, говорящие об одном и том же: влюбленные скрывают невыгодные ситуации, в которых они оказываются. Афанасьев заклинал не рассказывать Даше о его поражении на приемной комиссии, потому что поражения женщин не привлекают. Они предпочитают победы! А отец надел китель и пошел в министерство втайне от мамы, потому что мама, с одной стороны, рухнула бы, если б мы с тобой не стали студентами, а с другой — не хотела бы видеть отца в роли просителя. Просителей женщины, учти, тоже не любят. Они предпочитают тех, кто волен просьбы исполнять или отвергать.

— И мама?

— Она тоже женщина. И очень красивая. А красивым все женские качества и причуды свойственны в первую очередь. Повадки же некрасивых женщин часто не отличаются от мужских. — Спохватившись, Игорь добавил: — Мама тоже любит отца за богатство, но за богатство души: кто еще может быть так предан ей, как отец? Он и детей своих, то есть нас, обожает за то, что мы соединили его с мамой навечно. А богатство героизма, отваги? Наш отец просто Рокфеллер по этой части! Очень богат… И за удачливость она его любит: приговоренный к смерти, остался живым. Рухнул вниз — в давку, в толпу — и не погиб. Он ли не удачлив? Я бы даже сказал, что отец наш — избранник!

Игорь еще ни разу ни в кого не влюблялся. И может быть, именно потому, что так хорошо разбирался в женщинах.

А меня женщины «в общем и целом» не интересовали — я просто по макушку был влюблен в Лиду Пономареву. Выражение «влюблен по уши», как я уже подмечал, — не вполне точное, поскольку макушка расположена выше, чем уши… Любовь вернулась ко мне такой же, что и была, как только Дашу приняли в Театральное училище.

Но все же я стал хладнокровнее, осознав, что страсть моя способна не только наступать, но и отступать, что есть события, которые чувства не разгорячают, а охлаждают. Значит, хоть я и был в плену у любви, но в таком плену, из которого возможен побег.

Я не знал, разбирается ли в любовной теории Абрам Абрамович… Он был холостяком, и никаких отклонений от холостяцкой жизни не наблюдалось (о любви к нашей маме мы лишь смутно догадывались). Но однажды вдруг спросил Дашу, когда в комнате они были вдвоем:

— Скажи, Афанасьев женат?

— Женат. И у него дочь. Учится у нас, на втором курсе.

— Значит, по возрасту он мог быть твоим отцом?

— Нет… отцом я его себе не представляю…

— А кем представляешь?

Даша не ответила. И вышла из комнаты. Она умела замыкаться так, что разомкнуть себя могла только сама.

Через четыре года, уже заканчивая училище, сестра рассказала мне об их разговоре. Она не обиделась на Абрама Абрамовича: должен же был кто-то первым задать ей этот вопрос. Она предпочла, чтобы это был Анекдот, который не требовал от нее ответа.

Мама преподавала в школе немецкий язык. До тех пор, пока не родились мы… Даже в годы войны она обучала детей языку врага.

Отец и Абрам Абрамович рассказывали, что в маму влюблялись ученики — почти все поголовно. Так что Даша унаследовала то мамино достоинство, за которое большинство женщин, как объяснял Игорь, отдали бы, не колеблясь, все, что имеют. Ибо ничем не стремятся они владеть в таком количестве, как трепещущими мужскими сердцами. Прав ли был Игорь? Я так и не знаю.

Игорь высказывал убежденно свою теорию, а Анекдот, быть может, меня утешал. Вообще, имя Серега чаще всего вспоминали в тех случаях, когда сочувствовали мне или что-нибудь желали вдолбить мне в голову.

— Даже двоечники, даже дебилы у мамы имели пятерки, — рассказывал нам Анекдот. — Не хотели позориться перед Юдифью Самуиловной.

Отец же, пока не ушел на фронт, ежедневно встречал маму возле школы. Ограждал!.. От поклонников школьного возраста — впрочем, не столь уж далекого от возраста мамы. И к ним ревновал!

Анекдот соболезновал отцу и даже, мне казалось, был благодарен за то, что тот останавливал возле школы влюбленных с ранцами и портфелями.