Родился в Москве, в семье военнослужащего. Отец был офицером снабжения частей советских войск, расквартированных в Дрездене (ГДР). В ГДР Муравьев учился в школе для детей высшего командного состава, выучил немецкий и французский языки. После переезда семьи в СССР был определен в музыкальную школу, где проучился пять лет. По отзывам учителей, делал особенные успехи в игре на фортепиано, имел большой концертный потенциал, который не захотел развивать.

После службы в армии окончил Высшее командное училище, в чине подполковника служил в Афганистане, где получил контузию и легкое ранение. После распада СССР оставил военную службу, активно участвовал в политической жизни, поддерживал т. н. «силовой клан», завершивший становление государственности событием, которое пропаганда называет «наведением порядка», оппозиция — «военным переворотом». Находясь на службе в секретариате Совета безопасности, успешно играл на противоречиях Комитета государственной безопасности и Министерства внутренних дел, последовательно ослабляя ключевых представителей двух враждующих ведомств. В итоге, публично раскритиковав неэффективность прежней системы, добился объединения их в одно, включив туда также погранвойска, Совбез и армейскую разведку. Назвал новую организацию Министерством государственной безопасности, «МГБ». Те, кто осмеливаются шутить на эту тему, в частности — сетевой писатель Невинский, расшифровывают аббревиатуру как «муравьевская госбезопасность».

Предотвратил т. н. «бархатный бунтик». Три ключевых его фигуранта: самопровозглашенный глава парламента Зигмунд Сераковский, самопровозглашенный премьер–министр Валерий Врублевский, кандидат в президенты Ярослав Домбровский — исчезли ноябрьской ночью во время совместной пьянки на правительственной даче у Сераковского. По официальным данным, они «выкрали» себя сами, для того чтобы бросить тень на Муравьева, собрать силы и организовать новую «революцию». По другим данным, все трое были убиты одним из спецподразделений МГБ.

Муравьев утверждает, что в момент их исчезновения разучивал фортепианные ноктюрны Шопена. На пресс–конференции он предложил журналисту, задавшему вопрос, где был Муравьев в ночь исчезновения, сыграть ему лично эти ноктюрны, после чего журналист спешно покинул страну и в настоящее время проживает в Норвегии.

Патриарший экзарх, во время вручения иконы архистратига Михаила, публично назвал Муравьева «палачом и людоедом», после чего был смещен с поста церковью, и с тех пор его никто не видел (по официальным данным, стал монахом–затворником в монастыре в д. Жировичи).

Семейное положение: женат, сын учится в Лондоне.

Министерство госбезопасности

Протокол аудиодокументирования

объекта «Жилая квартира

по адр. ул. Серафимовича, д. 16, кв. 7». 2 сентября

Ст. оперуполномоченный Цупик Е. П.

Наблюдаемые Гоголь, Лиса появились в 18.36, квартиру открыли ключом. В 18.45 проследовали в спальню (микрофон 1), откуда доносились звуки животного, страстного происхождения. В 19.30 началась беседа.

Микрофон 1

Гоголь. Мы дышим в ногу.

Лиса. Левой, левой!

Гоголь. А давай теперь на твой выдох — мой вдох. Вот так, да. Вот так.

Лиса. Как тихо. Здесь все это время было так тихо? Так интимно тихо? Нас, наверное, слышно.

Гоголь. Кому интересно нас слушать? Давай включим свет.

Лиса. Не надо, не надо. У меня при свете ощущение, как будто мы на виду, а когда в темноте, есть только ты и я.

Гоголь. У тебя нос горячий.

Лиса. А у тебя губы сухие.

Гоголь. Губы сухие. Как кора дерева?

Лиса. Скорей как песок в жару на линии прибоя после того, как волна убралась, лениво так, и побелело, выгорело, но она уже шелестит, шелестит обратно, и сейчас он…

(Наблюдаемые издают звук поцелуя «взасос».)

Гоголь. Я стою посреди влажного луга, тронутого росой. Надо мной — первобытное небо, ультрафиолетовое, в белесых перьях, это — начало мира, нас с тобой только что слепили, сначала меня, потом — тебя. И повсюду роса, как капельки неба, ногам мокро, но это легкая, блаженная влага. Закрой глаза, я покажу тебе этот луг.

Лиса. Веди меня. Я вижу радугу.

Гоголь. Только что был дождь. Это не роса, а капли дождя. Так хорошо дышать. Если тебе будет грустно, давай встречаться на этом лугу. Вот на этом месте, под радугой.

Лиса. Под радугой. Я запомнила.

(Судя по всему, сцена, следующая ниже,

описывает ощущения бредового характера,

сопровождавшие т. н. «оргазм» у Гоголя.)

Гоголь. Когда мы шли за ним, я как будто видел вдали какое–то присутствие. Притягательную красоту, сначала просто намеком, как облако над далеким горизонтом в незнакомой местности, и не понимаешь — это в небе или на земле, это заснеженная вершина или атмосферный фронт? Но приближаясь, приближаясь, распознаешь — подушку освещенного верха, иссиня–черное подбрюшье, уже прорвавшееся дождем, и нечто самое главное — радуга, наша радуга, — в том месте, где на косую муть дождя упали солнечные лучи. И я летел к ней, я видел эту мелодию из нескольких цветовых нот, и каждый цветок во мне распускался и тянулся вперед, а я — не успевал, не успевал за цветками, и их стебли рвались и падали, и становилось жарко, и хотелось пить, я думал, что моя цель — добежать и увидеть радугу над собой; я тянулся к радуге, а она висела на одном месте, как прибитая к небу, мой путь был усеян лепестками осыпавшихся, сгоревших от жары цветов. И вот вдруг я понял, что дело не в том, чтобы ее догнать, а в том, чтобы ее понять, и, когда это у нас случилось, ощущение было, будто я понял, как это — быть радугой. Через меня заструились все цвета, все цветы, все света и светы.

Лиса. Я тебе сейчас Светы заструю один раз!

Гоголь. Какая ты агрессивно неромантичная. Ой. У нас кажется проблема!

Лиса. Что такое?

Гоголь. Видишь ли. Выражаясь твоим агрессивно неромантичным языком, в какой–то момент защищенный секс у нас внезапно превратился в незащищенный. Оказывается. Вот ведь. Я и не почувствовал ничего.

Лиса. И я тоже.

Гоголь. Есть два выхода из ситуации. В аптеке…

Лиса. Нет.

Гоголь. Это безвредно. Лиса. Нет.

Гоголь. Тогда будем надеяться, что овуляция… Блин, больно же! Я ударился, между прочим.

Лиса. За слово «овуляция», медведь, в приличных домах сбрасывают с кровати! У нас — приличный дом.

Гоголь. Я, между прочим, ударился.