– Когда он был жив, ты просила его не обсуждать. Теперь он мертв, и я снова не могу сказать правду? Паршивец, он и есть паршивец.

– Простите ее, – Милли явно привыкла извиняться за мать. – Она порой слишком верит сплетням. Мне Клифф всегда казался очень хорошим человеком.

– Вы были с ним близко знакомы? – переспросил Оливер.

– Нет, – быстро ответила Милли, пожалуй, даже слишком быстро. – Не очень близко. Но из всего, что я о нем знала, он был… – тут она слегка покачала головой, как будто подбирала точное определение, – по-моему, он был весьма достойным человеком.

В эту секунду я заметила, что ее бледно-голубые глаза, которые ничего общего не имели с глазами матери, заволокли слезы.

За спиной у нее фыркнула Элеанор.

Я перевела взгляд на старуху, ожидая, что та тоже вставит словечко. Но, похоже, этим звуком она полностью выразила свое отношение. Я снова посмотрела на Милли – ее глаза уже высохли.

Милли вздохнула, и в этом вздохе послышалась полная опустошенность и какое-то бездонное отчаяние. Впрочем, когда она снова обратилась к своей сварливой матери, голос ее зазвучал ласково и терпеливо:

– Мама, давай помогу тебе. Пора идти домой. Скоро начнется «Колесо фортуны».

Она подхватила костлявую старуху и поставила ее на ноги. Затем протянула ей черную трость. У трости была загнутая ручка и четыре небольших ножки внизу для устойчивости, напоминавшие лапки странного насекомого. Не сказав ни слова благодарности, Элеанор выхватила трость у нее из рук и засеменила мимо нас, с трудом переступая ногами в черных ортопедических ботинках. Вдруг она остановилась и указала тростью на стул:

– Книгу не забудь.

Милли послушно взяла книгу, которая соскользнула с колен Элеанор, когда та вставала.

– Было приятно познакомиться, – сказала Милли и, взяв под локоть свою скрюченную, шаркающую мать, вывела ее из комнаты.

Элеанор больше ничего не сказала.

– Ух ты! Да эта мамочка даст Джоан Кроуфорд сто очков вперед, – прошептал Оливер, когда те скрылись из вида. – Милли, спрячь подальше металлические вешалки![2]

Я с укором взглянула на Оливера, хотя внутренне была с ним солидарна. Элеанор производила устрашающее впечатление.

– Вот уж кто точно ненавидел Клиффа.

– И ей не терпелось облить его грязью. Но убить его она точно не могла. За то время, что мы разговариваем, она бы не успела даже дошаркать до места убийства.

– Согласна, – кивнула я, – а что насчет Милли?

– По-моему, общение с матерью привело у нее к посттравматическому стрессовому расстройству, – едко произнес Оливер, – но она и ударить никого не сможет, не то что убить.

– А ты видел, что она чуть не разрыдалась, когда мы заговорили о Клиффе? Немного странная реакция, если учесть, что она якобы совсем его не знала.

– Ты сама рыдаешь каждый раз, когда погибает Огастус в фильме «Виноваты звезды». А он, между прочим, выдуманный персонаж.

– Просто фильм грустный. Ты, кстати, тоже плачешь.

Оливер не стал возражать и пожал плечами.

– Зато здесь я научился не судить ни о ком по первому впечатлению.

– Ни о ком, кроме Карен.

– Кроме Карен.

Вот уж кто точно не унаследовал обаяние папочки.

– Пойдем-ка на набережную закажем лобстеров, – предложил Оливер, всячески демонстрируя, что на сегодня завязал с расследованиями. – Мне сказали, туристы просто тащатся от местных лобстеров.

ИДЕЯ ПОЙТИ на ужин с Оливером и на время отвлечься от мыслей о Клиффе и его вероятном убийстве пришлась очень кстати. Оливер был прав, на набережной действительно оказалось уютно: череда магазинчиков, небольшая галерея и ресторан с видом на бухту. А еще я поняла, почему туристы тащатся от местных лобстеров.

По пути обратно я тяжело вздыхала:

– Я так объелась. Вкуснотища. Похоже, я теперь каждый день буду питаться только лобстерами.

– И про моллюсков в пабе не забудь. Они опасны. Если я останусь здесь, буду весить под триста фунтов, – добавил Оливер и тут же надул щеки, показывая, как его разнесет от моллюсков.

Я рассмеялась, и дальше по Водной улице мы шли в тишине. Пока мы наслаждались вином и лобстерами, солнце успело скрыться за горизонтом. Океан методично бился волнами о скалы и обдувал соленой прохладой. Из окон величественных старинных особняков лучился теплый свет.

– Потрясающее место! – восхитился Оливер, словно прочитав мои мысли.

Это было действительно так. Конечно, последние дни выдались сумасшедшими и далеко не все наши новые знакомые отличались дружелюбием. Но все же я начала привязываться к Бухте Дружбы. Как было бы хорошо встретиться с бабушкой и поблагодарить ее за все, подумалось вдруг.

Мы свернули на Центральную улицу и замедлили шаг, по пути заглядывая в витрины магазинов. Большинство из них еще работали – ради туристов. На улицах было довольно людно: все, как и мы, наслаждались поздним летним вечером. В отличие от Лос-Анджелеса, повсюду царили покой и умиротворение.

Остановившись, я принялась с восхищением разглядывать глиняные изделия ручной работы в одной из витрин и вдруг заметила декоративную куклу ламы из шерсти и палок.

– Думаю, стоит вернуться и проведать Джека, – на меня нахлынуло чувство вины. – Ему, должно быть, одиноко. Меня не было весь день.

– Я позависал с ним немного, – ответил Оливер. – Он и правда компанейский парень. Мы где-то с час грелись вместе на солнышке, и я показывал ему видео с ламами на ютубе.

– Ого! – я благодарно улыбнулась. – Так ты тоже его полюбил.

– Просто стараюсь наладить отношения. Я же видел, на что способно это чудовище.

Я нахмурилась, и он, спохватившись, добавил:

– Речь вовсе не о якобы смертоносном ударе ногой. Я говорю про его плевок в Карен.

Я облегченно вздохнула. Я совсем не хотела, чтобы мой лучший друг встал на сторону тех, кто считал Джека убийцей. Неожиданно для себя я рассмеялась:

– Да уж, стрелок он меткий.

– А ты видела выражение ее лица? Просто песня! – добавил он, тоже со смехом.

Так, хихикая, мы подошли к дому и направились прямиком на задний двор к загону Джека. Джек стоял у ограды и как будто ждал нас. Горевший на крыльце свет падал на белый мех, от чего тот, казалось, мерцал и переливался.

– Ты уходя оставил Джека гулять?

Оливер замотал головой.