Чик! С-с-с…

Хан Шехдада ответил не словами, а выстрелом. Менгу показалось, будто щелкнула сухая ветка в костре, а потом раздалось шипение искры, взлетающей над пламенем в ночное небо. Искра оказалась очень горячей — будто обугленной палкой ткнули в левую руку рядом с плечом.

Стрела — короткий болт с древком из неизвестного Менгу черного дерева и четырехгранным, очень тяжелым наконечником — разорвала кожу и часть мышцы на плече, пролетела дальше, ударившись о круп лошадки, вошла в ее плоть и там застряла до половины. Лошадь, тонко завизжав, поднялась на дыбы, и Менгу едва сумел ее сдержать. Он плохо понимал, что произошло. По руке течет кровь, всегда послушный и даже в чем-то робкий скакун беснуется, будто демон, живущий в пещерах Полуденных гор, а…

А наверху, на стене, смеются. Так, будто увидели забавного сумасшедшего или удивительного урода из отверженных, которые слоняются по Степи, добывая пропитание у людей, которым показывают свои извращенные природой члены.

"С-смеетесь?.. — зашипел Менгу, не открывая, однако, рта. Ярость, сдержанная в словах, явственно проявилась в его мыслях. — Назад! К своим! Танхой присоветует, что делать… Пусть они не слушали меня, но не слушать хагана…"

Лошадь почти не повиновалась и сильно хромала, двигаясь обратно к сотне, выстроившейся полумесяцем. Менгу ощущал, как у кобылки утяжелилось дыхание, и видел, как на гладкой, темной шее выступила грязная пена. Она пала, не дойдя двадцати шагов до Танхоя, сидевшего на своем скакуне, будто бесчувственный идол, вырезаемый из дерева закатными мергей-тами.

Менгу увидел, как пыль, окружавшая дорогу, рванулась к нему, правую ногу едва не придавило тушей лошади, но сотник успел соскочить и откатиться в сторону.

Танхой быстро сошел с седла и подбежал к своему командиру. За ним следовали несколько нукеров.

— Рана не опасна, — бормотал пятидесятник, с не присущей его небольшому росту силой поднимая на ноги высокого и широкоплечего Менгу. — Помазать жиром, перетянуть тонким войлоком…

— Лошадь! — рыкнул Менгу, оглядываясь. Несчастная животина уже издыхала.

— В Сейтат-улусе выберешь себе самую лучшую, сотник, — уверенно пообещал Танхой. — Пока забирай мою.

— Бейте их стрелами, — приказал Менгу, зло высматривая на стене приметный синий тюрбан хана. — Всех, кого увидите. Только человека в синем чапане не трогать.

— Вряд ли получится, — как всегда, спокойно ответил пятидесятник. — Люди направляют стрелы только до момента, когда они срываются с тетивы. Потом стрела в руках Заоблачных. Куда они ее направят — туда и попадет.

— Хан Сейтат-улуса принадлежит только твоему сотнику, — прошипел, зажимая ладонью раненое плечо, Менгу. — Я убью его сам!

Танхой чуть поклонился и холодно посмотрел на десятников. Не нужно было слов. Короткие команды — и разбившаяся на небольшие отряды сотня рванулась к стенам Шехдада, поднимая над головами тугие степные луки. Воины держались не руками — бедра и голени плотно охватили бока коней, удерживая всадника в седле.

Черный жалящий рой поднялся в небо.

Каждая стрела мергейта найдет свою жертву.

Ближе к вечеру Менгу был готов своей рукой зарезать самого лучшего барана для Заоблачных духов и окропить жертвенной кровью Землю-Мать за то, что они даровали в помощники неопытному сотнику Танхоя. Последний — всегда, впрочем, советовавшийся с Менгу, будто испрашивая его согласия, — негласно принял на себя командование боем.

Танхой отослал нескольких нукеров, приказав оглядеть стену Шехдада со всех сторон, попробовать пересчитать врага, оборонявшего вал, и постараться найти уязвимые места в укреплении. Шесть десятков конных мергейтов в это время крутились на своих лошадях под надвратной башней, выпускали одну-две стрелы и мгновенно откатывались в сторону. Хан Шехдада уже нес потери — Менгу различал сдавленные и приглушенные горячим воздухом вскрики, доносившиеся со стен, а однажды увидел, как неизвестный пожилой человек в белом чапане, неосторожно показавшийся из-за зубца, получил стрелу в горло и, потеряв равновесие, упал со стены наружу. Один из нукеров сумел подцепить тело петлей аркана и приволок его к стоящему в отдалении командиру.

Менгу не беспокоила боль в разорванном тяжелой стрелой (он потом вынул ее из крупа коня и спрятал в седельную суму — на память о первой ране) плече. Его полностью захватил боевой азарт, чувство новое и радостное. Однако мысль о том, что приказ хагана взять городок до заката может быть не выполнен, ничуть не радовала. Еще какое-то время можно будет стрелять по стенам, бесполезно теряя стрелы, а потом? Сколь бы ни были старыми и рассохшимися ворота, даже сотне мергейтов их не выбить, а уж тем более невозможно подняться на такие высокие стены.

— Посмотри, Менгу-батор! — Нукер сорвал петлю с ноги мертвого старца, одетого в белое. — Наверное, это какой-то хан?..

— Езжай, — шевельнул рукой пятидесятник, отсылая конника, и посмотрел на Менгу. В его взгляде сквозил испуг.

— Что случилось? — Менгу наклонил голову, рассматривая труп в вымазанной пылью белой с серебром одежде и с торчащей над кадыком стрелой. Обычный старик. Похоже, родич хана или его приближенный. Голова выбрита наголо — это стало видно после того, как слетел тюрбан. Нукеру, убившему этого человека, надо будет сделать подарок из личной добычи сотника — меткий выстрел…

— Шаман, — коротко бросил Танхой. — Хаган Степи строго-настрого повелел не трогать шаманов.

"Верно, — Менгу ощутил, как по коже расползаются мурашки. — Шаманы стоят к Заоблачным куда ближе обычных людей, и боги могут рассердиться, увидев, что их слугу убили".

Гурцат на Большом Круге действительно запретил касаться жрецов, служивших чужим богам, и разрушать каменные юрты, им посвященные. Никто ведь не знает, насколько эти боги могущественны. Вдруг их гнев поразит мергейтов, осмелившихся показать неуважение? Боги других народов тоже происходят от Вечносущих Земли и Неба, будучи их сыновьями и дочерьми!

— Он сам виноват, — будто оправдываясь, проворчал Менгу, — сидел бы в доме своего бога, а не лез на стену.

— Сейтат-улус можно сжечь дотла, — отозвался Танхой, — но прикажи воинам, чтобы не трогали жилище саккаремского бога Атта-Хаджа. Это могущественный дух. Я помню, когда конные тумены шада Даманхура вошли в Степь и встали рядом с нами в долине Тысячи Ручьев против войска меорэ, все воины повелителя Мельсины на рассвете слезли с коней и встали на колени, обратившись к восходящему солнцу…

— Да? — заинтересовался Менгу. Сам он по молодости лет не участвовал в той знаменитой битве с пришлецами из-за моря. — И что было потом?

— Саккаремцы просили своего Атта-Хаджа даровать им победу, — дернул плечом полусотник, не забывая коситься в сторону башни над воротами которую осыпали стрелами Бронзовые. Оттуда тоже постреливали, но не слишком успешно — в сотне пока было только четверо раненых, не считая Менгу, и один убитый: нукер погиб, сломав шею когда его конь упал, пораженный в глаз короткой и тяжелой стрелой. — Потом тумены шада вгрызлись в глотки меорэ с яростью голодных горных барсов и кровожадностью оборотней-гиен! Мергейтам в тот день тоже улыбнулась удача, но главную победу взял себе шад… Уверен, что дух по имени Атта-Хадж сидел на одном коне с командиром мельсинской конницы.