Графиня приказала кучеру ехать на Малую Морскую. На самом деле она боялась, что Чернышёв откажется ей помогать. Всю ночь размышляла Софья Алексеевна. Сравнивала то, что узнала от командира сына, и то, что сказала Загряжская, и наконец подозрение переросло у неё в уверенность. За вчерашним предписанием и челобитной о передаче титула и майората несчастного графа Захара стоял один и тот же человек – кузен Алекс.

Он уже наложил лапу на состояние Чернышёвых. Далее предложит своё опекунство юным родственницам, а потом захочет большего: станет вершить их судьбы. И к тому времени, когда прояснится участь Боба, все они будут связаны по рукам и ногам. Графиня почти убедила себя в этом, но ей так хотелось обмануться. К тому же избежать встречи с Александром Ивановичем уже не представлялось возможным – свидание с арестованным сыном можно было получить только через него.

Пока экипаж пробирался по заснеженным улицам столицы, Софья Алексеевна окончательно скисла. Её мужество утекало на глазах, будто вода сквозь сито, и когда лакей открыл перед ней двери нарядного, в мраморе и лепнине, дома, графиню обуял ужас.

Она вышла из экипажа и проследовала за лакеем в вестибюль. Утренние косые лучи играли на зелёной обивке стен, сером мраморе ступеней, рассыпались бликами на позолоте рам. Александр Иванович явно не пожалел денег на отделку нового семейного гнёздышка. Графиня отдала слуге шубу и, представившись, заявила, что хотела бы видеть хозяина дома.

– Сейчас доложу, – пообещал лакей.

Софья Алексеевна специально приехала так рано, чтобы уж точно застать Чернышёва дома, теперь тот не смог бы уехать, не приняв её или не отказав. Ждать пришлось долго. Наконец на лестнице раздались шаги, и показался Александр Иванович. Графиня не видела кузена лет двадцать, в последний раз тот приезжал в Москву накануне отъезда в Париж. Тогда он поразил Софью Алексеевну своей яркой смуглой красотой, а теперь как будто бы облинял. Его фигура ещё сохраняла молодцеватость, но лицо уже начало оплывать, буйные чёрные кудри подёрнула седина, и лишь усы казались по-прежнему щегольскими, да темные глаза смотрели так же остро, как и прежде.

– Рад вас видеть, дорогая кузина, – заулыбался Чернышёв. – Добро пожаловать. Мой дом всегда открыт для вас.

Он сжал руку Софьи Алексеевны жесткими холодными пальцами, провел её в гостиную и усадил на диван, а сам опустился в кресло, напротив. Александр Иванович по-прежнему улыбался, но глаза его оставались строгими. Не было сомнений, что на самом деле хозяин дома не слишком-то рад гостье. Но графине терять было нечего. Пару раз кашлянув, чтобы голос звучал твёрже, она перешла к делу:

– Благодарю за радушие, Александр Иванович, но позвольте мне обратиться к вам с другой просьбой. Вы знаете, что мой сын Владимир арестован по делу о восстании на Сенатской площади. Я этого не понимаю: он в столичном противостоянии не участвовал – был со мной в Москве. Тем не менее, когда Боб захотел вернуться в полк и выехал в Петербург, по приезде его арестовали. Где он сейчас, мне неведомо. Вы – член комиссии по этому делу, объясните, пожалуйста, как такое могло случиться.

Чернышёв посуровел. Лицо его, и прежде не слишком радушное, стало подчеркнуто-строгим.

– Не всё так просто, как кажется на первый взгляд, дорогая кузина, – отчеканил он. – Среди арестованных нет ни одного человека, не принадлежавшего к тайному обществу, а его организовали с целью свержения Божьей милостью данной власти. Заговорщики планировали цареубийство, а это ужасающее преступление!

– Мой сын не мог помышлять о таких вещах. Это для него исключено, даю вам слово! – сжав руки так, что побелели костяшки пальцев, воскликнула Софья Алексеевна.

– Дорогая моя, вы – мать. Беспокоясь о вас, сын мог и не сообщить о своём вступлении в это преступное сообщество. Его могли втянуть обманом, поэтому вы ничего и не знали. Как говорят, самые близкие всегда узнают последними.

Разговор складывался из рук вон плохо. Надо было хоть как-то его исправить, и графиня уступила:

– Возможно, в том, что касается меня, вы и правы, но Владимир – другое дело. Он – благородный человек, гвардейский офицер, и я уверена, что, разобравшись, комиссия оправдает его. Однако сейчас я прошу только об одном: помогите мне увидеть сына.

Чернышёв возвел очи к небу, что, видимо, означало: «В моей ли это власти?»

– Я не всесилен, но постараюсь помочь. Надеюсь выхлопотать для вас свидание, – тоном страдальца сообщил он. – Я напишу, если это станет возможным. Куда мне прислать письмо?

Софья Алексеевна вдруг заметила, что в тёмных глазах кузена мелькнули смешинки. Он показался ей большим жирным котом, играющим с полузадушенной птичкой, и этой ощипанной бедняжкой была она сама. Похоже, что все её подозрения оправдались. С деланым равнодушием, чтобы собеседник не прочитал ее мысли по лицу, графиня объяснила:

– На имущество моего сына наложен арест. Мы с дочками переезжаем к моей тёте, графине Румянцевой. У неё есть собственный дом на набережной Мойки.

– Арест имущества? Я и не знал!.. Наверное, канцелярия подготовила предписания, минуя нашу комиссию, – удивился Чернышёв и сочувственно вздохнул: – Как жаль, кузина. Возможно, что в доме тёти вам с девочками будет не очень удобно. Вы можете переехать сюда. Мы с женой пока одни, а места у нас много. Я думаю, вам здесь понравится.

Может, со стороны это и выглядело неучтивым, но графиня так испугалась, что отказала сразу.

– Благодарю за заботу, но мне не хотелось бы стеснять вас, – быстро сказала она и уже спокойнее добавила: – Тётушка живёт одна, а особняк у неё огромный. Я – её наследница, поэтому мы с дочерьми будем у себя дома.

– Что ж, неволить не стану, – вздохнул Чернышёв, – но помните, что вы и ваши девочки мне не чужие, эти двери для вас открыты в любой час дня и ночи, а я целиком нахожусь в вашем распоряжении.

Софья Алексеевна всё поняла. Засобиралась. Чернышёв лично проводил её до кареты. Только в экипаже графиня вздохнула свободней. Задумалась. Подтвердились ли её подозрения? Теперь она уже не могла ответить на этот вопрос однозначно. Пригласив их свой дом, Александр Иванович продемонстрировал несвойственное ему радушие. Но если бы она согласилась, он выступал бы покровителем её дочерей, а там и до опекунства недалеко. Имущество Чернышёвых из-под ареста никуда не убежит, а подготовить мнение света не помешает, и кто это сделает лучше, чем сами барышни, встречающие гостей своего дальнего родственника в гостиной его дома.

«Да, похоже, что именно дорогой кузен и арестовал собственность Чернышёвых, – признала наконец графиня. – И что же теперь со всем этим делать? Не ошибиться бы, не наломать бы дров…» Решив попросить совета у Марии Григорьевны и Загряжской, графиня велела кучеру возвращаться обратно в дом тётки.

Тётка и дочери ждали графиню в гостиной. Комнату эту (вернее сказать, небольшой зал) обустроили ещё в те времена, когда на престол только-только взошла императрица Екатерина Алексеевна. С тех пор в доме ничего не обновлялось, и сейчас всё здесь рассыпалось от ветхости. Софье Алексеевне вдруг показалось, что присутствие юных и прекрасных существ среди этих руин совершенно неуместно.