Я стал писать о своем ученике.

Парнишка догадывается, что он – «тупица». Точка зрения учителя. Дональд… Название: «Одаренные и дефективные».

Два мальчика – способный и умственно отсталый – взрослеют вместе. Дефекты умственно отсталого отражают состояние культуры в целом. Стюарт не желает смириться со своим низким интеллектом. Он противопоставлен способному Дональду, который третирует Стюарта как раз за низкий интеллект.

Мальчик из класса коррекции влюблен в способную девочку, которая еще слишком мала, чтобы уловить различие их умственных способностей. А потом дети подрастают, различие становится им очевидно…

Мальчик угодил в класс коррекции, когда начались проблемы с поведением. Теперь его и ему подобных называют бакланами.

Молодой учитель работает первый год, у него сохранились идеалы и стремления. Он верит, что Кори еще выправится. Кори – мальчик с нарушениями нервной системы. Очень способный, но болезненно нервный. Из-за девочки вступает в противостояние с умственно отсталым мальчиком, гибнет в драке.

И так далее, и тому подобное. Акры бумаги, никакого толку. В конце концов я запихнул свои записки в ящик и забыл о них.

Я решил заняться романом. В основу сюжета положил свой скромный опыт в деле фэшн-фотографии, персонажей списал с Ореи и нашего делового партнера, который чуть нас обоих с ума не свел. Орея сказала: возьми академический отпуск и пиши, не отвлекайся. Сама она продолжала работать стилистом на Манхэттене.

План вроде работал. Я стал писать по ночам. Стук клавиш моей пишущей машинки, кажется, навевал на Орею лучшие сны. Если мои пальцы замирали на клавишах, Орея пробуждалась от тишины и бормотала сонным голосом: «Почему заминка?»

Завтракали мы вместе, затем на красном скутере марки «Кушман» я отвозил жену на железнодорожную станцию, а сам ехал домой и отсыпался. Вечером я, опять же на скутере, встречал Орею. Мы вместе ужинали. Она ложилась спать, а я тут же, в спальне, садился за машинку.

Не помню, сколько времени у меня ушло на черновик романа. Зато отлично помню, как отложил готовый текст на несколько дней, а когда перечел его свежим глазом – пришел в ужас. Меня даже затошнило. Роман никуда не годился.

Я впал в депрессию. Я был совершенно деморализован и даже думал вовсе порвать с писательской карьерой.

Но летом 1958 года мне позвонил Хорас Голд и попросил второй рассказ для «Гэлекси мэгэзин» – чтобы уравновесить «Неприятности с Эльмо».

– Постараюсь, Хорас, – пообещал я. – Идея, по крайней мере, у меня есть.

– Супер. Только не тяни, – напутствовал Хорас.

Поразительно, с какой быстротой улетучиваются и депрессия, и фрустрация, стоит только объявиться издателю и заказать деморализованному писателю рассказ. Я пролистал все свои папки и записные книжки.

На прежнем месте лежала пожелтевшая страничка с записью, которую я сделал еще в первый год обучения в Университете Нью-Йорка: «Вот бы можно было повысить уровень интеллекта! Что бы тогда произошло?»

Я вспомнил видение в подземке – границу, которой интеллект отделяет меня от родных.

Сколько раз я баловался с этой мыслью! Я перечитал все пассажи об оперативном вмешательстве в мозг; перечитал и варианты сюжетов, и записи о возможной форме повествования. Я думал взять за образец классическую трагедию. Вспомнил положение из Аристотелевой «Поэтики»: что для трагедий годятся исключительно благородные герои, ибо истинно трагическое падение возможно лишь с больших высот. Проверим, решил я. Что, если некто, занимающий в мире последнее место, находящийся в самом низу – некий умственно отсталый молодой человек – заберется на вершину Книжной горы, достигнет пика гениальности? А потом потеряет абсолютно все.

Я понял: вот оно. Есть.

Итак, у меня появилась идея, у меня появился сюжет; но до сих пор не было героя с мотивацией. Я открыл одну из последних папок, перелистнул несколько страниц и увидел запись:

Орея заметалась на постели. Я отложил папки. Я был готов начать заново. Не хватало только имен.

Орея одно время работала на студию «Ларри Гордон». Ее бывшего парня, моего соперника, звали Чарли.

Я стал печатать. Орея удовлетворенно вздохнула и погрузилась в глубокий сон.

Чарли Гордон – кто бы ты ни был, где бы ни жил, – я слышу твой голос. В нем – настойчивость и боль: «Мистер Киз, я хочу быть умным». ОК, Чарли Гордон; поумнеть хочешь? Сейчас поумнеешь. Пора не пора – иду со двора.

Страницы, которые будут приведены ниже, я напечатал в один присест. Пальцы мои буквально летали над клавишами пишущей машинки; никогда я не работал на таком душевном подъеме.

Словом, вот он, неотредактированный первый черновик: