— Кто бы это ни был, ему не тягаться с вами, — твердо ответила Лилия. — Однако не кажется ли вам, что молодому человеку стоит предоставить свободу выбора между… гм… условиями?

— Свободу выбора? — вздел брови Александр Васильевич. — Молодому человеку, слегка помешавшемуся на своей науке, не знающему в точности, что ему нужно и что будет для него наиболее правильно?

— Но ведь большинство людей именно таковы — не знают в точности, что им нужно… И желают отнюдь не того, что будет для них наиболее правильно…

— Да, — согласился, подумав, Александр Васильевич. — В этом вы, психотерапевт, правы. Ну что же, я согласен. Пусть он выбирает сам. Хотя я почти обещал дочери…

— Я тоже обещала Кате… и даже без «почти»…

— Это означает лишь одно, — усмехнулся Александр Васильевич, вставая и протягивая Лилии руку, — никогда не стоит ничего обещать. Даже нам с вами. Особенно нам с вами. Надо говорить — если обстоятельства сложатся благополучно. Или, по выражению моего восточного друга и коллеги Бобо-Навруз Эфенди, если будет на то воля Аллаха.

— Стало быть, не будем больше создавать условий и вообще вмешиваться… обещаете?

— Ну вот, опять…

— Ах да, простите… Я хотела сказать — договор?

— Договор. Ну а теперь, расскажите мне про остальных. Чего они хотят — платья, книжки, игрушки?

— Гм, не совсем…

И Лилия, не без сожаления выпустив руку Александра Васильевича (о, это сладостное ощущение легкого электрического покалывания в пальцах!), взяла со столика свой рабочий блокнот и принялась зачитывать вслух последние записи.

* * *

Утром 31 декабря Екатерину Сергеевну разбудил звонок в дверь. Это пришел за своей тетрадкой племянник Коля. Поправив на веснушчатой переносице круглые, как у Гарри Поттера, очки, он осторожно осведомился, зачем все-таки тете Кате понадобились задачи по математическому анализу.

Екатерина Сергеевна, хмурая, не совсем проснувшаяся и недовольная, сгоряча хотела сказать племяннику правду. Но вовремя удержалась.

— Да у нас в школе один выпускник собирается поступать в политех, — объяснила она, — считает себя таким умным. А сам перебивается с четверки на тройку. Вот я и дала ему твои задачки, чтобы он здраво оценил свои способности!

Племянник Коля понимающе фыркнул. Екатерина Сергеевна ждала, что он заберет тетрадку и уйдет, но он, прислонившись к притолоке, принялся ее листать.

— Ну, здесь правильно, — снисходительно бормотал он, — а здесь можно было и короче… А вот здесь…

Вот здесь он замолчал. И молчал довольно долго. Екатерина Сергеевна уже собралась оставить его одного и идти в ванную чистить зубы, когда он очнулся от глубокого раздумья и небрежным тоном попросил у нее телефон выпускника.

— Зачем тебе? — удивилась Екатерина Сергеевна. — Хочешь оказать ему гуманитарную помощь? Лучше о своей учебе думай, у тебя сессия на носу!

— Да сдам я сессию, не сомневайтесь, — гордо возразил племянник, — я ведь, если вы помните, отличник. Просто я должен с ним поговорить. Как старший товарищ. Направить его, так сказать, на путь истинный…

Екатерина Сергеевна внимательно посмотрела на Колю.

Племянник, хороший мальчик, не привыкший врать, опустил голову.

— На самом деле я хотел его спросить… По поводу задач с 15-й по 18-ю. Я понятия не имею, как их делать. А он решил, и, похоже, правильно.

Екатерина Сергеевна пожала плечами.

— Так дадите телефон? — с надеждой спросил племянник.

— А у меня нету, — снова солгала Екатерина Сергеевна, — и увижу я его только после каникул. Так что учись, отличник, самостоятельно.

Выпроводив Колю, Екатерина Сергеевна задумалась.

Наступил день, которого она так ждала и на который так надеялась. 31 декабря. Последний день уходящего года, день перед ночью, когда сбываются (ну хорошо, хорошо, могут сбыться!) самые заветные желания.

Позавчера она сказала братьям, приглашавшим ее встречать Новый год у них, что ее уже позвали в «одну компанию». Родителям то же самое было сказано еще раньше. И братья, и родители очень обрадовались — не тому, разумеется, что в новогоднюю ночь она будет не с ними, а тому, что у их Катеньки наконец появилась компания. Возможно, даже какой-то мужчина.

Екатерина Сергеевна ни за что на свете не хотела разочаровывать этих милых, заботливых, искренне любящих ее людей.

Выключу телефон и лягу спать, решила она. Какая, по сути, разница — Новый год, не новый… Такая же ночь в году, как и все остальные.

И завтра будет совершенно обычный день. День, не несущий в себе ничего особенного. Глупо было, право, в моем возрасте надеяться на чудо…

Чудес не бывает, все это сказки. Или бывают, но не со мной.

И никакая Лилия тут ничего не сможет изменить. Прав был Олег — дело во мне самой. Вместо того чтобы жить легко, радостно и беззаботно, жить, так сказать, настоящим моментом и не тревожиться о будущем, я…

А, да что об этом говорить!

Екатерина Сергеевна расстроилась уже окончательно и поплелась на кухню готовить себе диетический завтрак: овсяную кашу на воде, без соли и сахара, и травяной чай. Она без труда могла бы соорудить и что-нибудь более жизнерадостное — омлет с ветчиной и грибами например, оладьи с медом и яблоками или домашний паштет из гусиной печени; но овсяная каша на воде больше отвечала ее настроению.

Вот если бы она завтракала не одна… Если бы…

* * *

Не одна Екатерина Сергеевна встречала последний день уходящего года в пасмурном настроении.

Олег Павлович, проснувшийся в семь часов с головной болью и ощущением смутного недовольства собой, сидел перед компьютером и наблюдал за цветными психоделическими узорами, медленно и торжественно плывшими по экрану монитора. Время от времени системный блок мигал зеленым огоньком, а узоры на экране сменялись надписью: «Still waiting…»[2]. Тогда Олег Павлович вставал и принимался расхаживать по комнате. Вопреки всякому ожиданию, в голову лезли мысли, никак не связанные с результатами расчетов. То он думал, что так и не поставил в этом году елку, то вспоминал свой вчерашний визит к Кате, то ему просто очень хотелось есть.

Но есть дома было совершенно нечего.

И про Катю вспоминать не было никакого смысла. Едва ли они теперь увидятся где-нибудь, кроме школы. Он поступил с Катей, как честный человек. Не морочил ей голову, не воспользовался моментом. Сразу сказал правду.

Почему же теперь при мысли о Кате на душе у него делалось неуютно и как-то тоскливо, словно он был в чем-то перед ней виноват?

Почему вообще, если уж пришла блажь в такое утро думать о женщинах, он думает о Кате, а не о Полине? Не об Анжелике, Свете, Тамаре… гм, Шурочке?