Что касаемо моего кузена Петра, то он понёс расплату за то, что поддался соблазну власти: заняв российский престол в обход меня, он едва не был погублен всё той же Екатериной, коварной супругой своей. Едва избежав гибели, он принуждён был долгие годы скитаться под чужим именем по России, пока не решился открыться, кто он есть на самом деле. Совершенно раскаявшись в злых против меня действиях, Пётр воевал за возвращение трона нашему семейству, но потерпел неудачу. Я имею, однако, письма его, в которых он мои права на престол российский полностью признал.

Ч. Детти. В саду

Я слушал эти россказни со всей серьёзностью, хотя порой едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Верила ли она сама в то, что говорила, не знаю, но видал я одного актёра, который представлял на сцене Цезаря и так заигрался, что и в жизни начал себя вести как Цезарь; закончилось для него это плохо: зарезать его не зарезали, но побили изрядно…

Впрочем, должен признаться, что рассказывала княжна бойко и была при этом весьма мила; даже недостатки свои она была способна в достоинства обращать – так, несколько кося глазами, она, чёрт его знает как, делала это привлекательным. Мне и притворяться не надо было, что я ею был увлечён: она взаправду меня привлекала, и с каждым разом наши встречи становились всё интереснее.

Со своей стороны, я также открыл ей кое-какие подробности своей жизни, что ещё более усилило близость между нами. В самое короткое время мы так сошлись, что повсюду стали появляться вместе; я купил золочёную карету, в которой возил её на балы, маскарады, в театры и прочие увеселения; шла молва, что граф Орлов без ума от «принцессы Владимирской» и готов ради неё на всё.

* * *

– Но готов ли я был на всё? – проговорил граф, задумавшись. – Нет, себя обманывать нечего! Самое большее, на что я мог решиться, – это оставить службу и жить с Елизаветой приватно, ни на что не притязая. Однако она на это готова не была: когда мы уже вовсе близки стали и она явной любовью ко мне воспламенилась, мечтаний своих о короне и тогда не оставила.

А. Джонстоун. Прощание

Лежим мы как-то в постели; Лизанька ко мне прижалась, ластится, как котёнок, всякие слова о любви шепчет, а потом вдруг говорит:

– Алёшенька, а флот тебя не подведёт?

– А если и подведёт, что с того? – отвечаю. – Один корабль для графа Орлова всегда найдётся; сядем мы на него и уплывём далеко-далеко, на край света. Совьём себе гнёздышко и будем жить в любви и согласии. Разве плохо?

– Неплохо, – вздыхает она, – но недостойно графа Орлова и наследницы престола российского: мы птицы высокого полёта, нам простого воробьиного счастья мало. Кто не дерзает на великое, тот и малого не заслуживает.

– А не боишься? – спрашиваю. – Худо ли, бедно ли, но до сих пор ты без опаски жила, а нынче по самому краю пропасти решила пройти. Свалишься, костей не соберёшь.

– Ты же ходил по самому краю, – возражает она, – и вон как высоко взобрался! Магометане верят, что в рай можно пройти только по тонкому волосяному мосту; кто сможет пройти, тот и обретёт блаженство.

– Слыхал я это, – отвечаю, – но не каждому в рай пройти дано: у кого грехи тяжёлые, тот непременно свалится.

– Екатерина же не свалилась? А уж у неё-то грехов хватает, – продолжает она спорить.

– Однако она не в раю, – не сдаюсь и я. – Видела бы ты, как она всего боится; на людях хорохорится, а останется одна, плачет от страха – мне Григорий рассказывал. Вот и старается спрятаться за мужскую спину: какой-никакой, лишь бы мужик при ней был… Ест и пьёт она сладко, и живёт пышно, как сама царица Семирамида не жила, – но какой же это рай, когда вся жизнь ужасом наполнена?

– А я не такая! – дерзко отвечает Лизавета. – Я не боюсь: надо будет, пройду по волосяному мосту! А если пошатнусь, мне граф Орлов поможет – ведь ты поможешь мне, Алёшенька?

– Помогу, – говорю, а самому тошно от таких разговоров делается. Вот так бы и скрутил эту глупую девицу, засунул в трюм, и увёз куда-нибудь в Патагонию, подальше от России и матушки-императрицы! Сама лезет в силки, неразумная, – мне и делать ничего не надо: жди лишь, когда они захлопнутся…

Ф. Солимена. Аллегория царствования.

Да, мысль о короне российской крепко в её голове засела: всё поляки проклятые – они Лизаньку накручивали! Сидит она как-то утром, причёсывается, смотрит на себя в зеркало и с важным видом рассуждает:

– Когда я царицей стану, в России совсем другая жизнь пойдёт. Законы будут справедливые, а судьи честные; лихоимство и взяточничество я искореню; народ вздохнёт свободно и будет жить в полном достатке. Не силой, а правдою станет сильна Россия, и все будут гордиться своей страной… Екатерина земли прихватывает: Польшу разделила, Крым себе забрала, у киргизцев, и у тех степи отняла – а какая в том польза? Народ хуже жить стал. Нет, при мне всё будет по-другому: на своих землях надо обустраиваться, тогда нас не бояться, а уважать начнут… Я русская, – не то, что эта немка Екатерина, – душу народа русского я вполне понимаю.

– Где ты её понимать-то выучилась? – не сдержался я. – С малых лет в России не была.

– Так что с того? – обожгла она меня взглядом. – Всё равно я русская, до кончиков ногтей русская! Меня народ полюбит!

«Какая ты русская, когда под чужую дуду пляшешь! – хотелось мне ей сказать. – Жизнь в России, конечно, не мёд, а бывает и горше полыни, но мы уж сами как-нибудь разберёмся; заграничных благодетелей нам не надо».

Не сказал, промолчал, а может, и зря… Однако вряд ли она одумалась бы – хоть и любила меня Лизанька, но честолюбие у неё сильнее любви было.

* * *

– В конце зимы пожаловал ко мне де Рибас[3], – продолжал граф. – Улучил время, когда Елизавета поехала с визитом к тосканскому герцогу: её итальянцы теперь вовсю чествовали – как будущую российскую императрицу уже почитали.

А. Ватто. Юпитер и Антиопа