– Послушай, – сказала Ирка, злясь на Эссиорха. – Все это,конечно, замечательно, но разве Даф не твоя подопечная? Зачем ты говоришь обовсем этом мне? К чему эти рассуждения в духе старой тетушки, для которойболтовня – единственная оставшаяся в жизни радость, не считая телевизора,который весь одна сплошная сплетня? Скажи об этом Даф.

– Не могу. У меня приказ молчать!.. И – еще один приказ, ужеобщий для тебя и для меня, – покачал головой хранитель.

– Какой?

Эссиорх втянул носом воздух.

– Валькирия-одиночка, мы с тобой должны похитить Даф! –произнес он так твердо, как говорят только сомневающиеся в своей правоте.

Ирке подумалось, что она ослышалась. Нет, надо все-таки неполениться и купить ватные палочки для чистки ушей.

– Как похитить? Зачем ее похищать? Просто отзови ее и все.Ты же ее хранитель. Думаю, Дафна послушается, хотя и без восторга.

Эссиорх посмотрел на нее терпеливым взглядом в стиле«если-ты-считаешь-что-ты-самая-умная-это-не-так». Следуя правилам все той жемолчаливой игры, Ирка ответила ему взглядом в стиле:«нет-это-так-и-тут-уж-никуда-не-денешься».

Хранителю ничего не осталось, кроме как пуститься вобъяснения.

– Думаешь, я сам до такого бы не додумался? Но нельзя.Оставлять Даф здесь, в человеческом мире, значит длить муку и подвергать ееискушениям. Свет этого не хочет. Если Даф улетит сама, мрак заподозрит, что еговодили за нос и что в одном из его отделов была шпионка. Начнутся разборки,пойдут слухи, полетят головы. В большой игре света и мрака так не делают. Вседолжно быть отыграно чистенько, как по нотам. Свет требует, чтобы похищениеобставили по всем правилам жанра. Напасть на резиденцию мрака, схватить Даф идоставить в Эдем насильно.

– И ты это сделаешь? ТЫ? – не поверила Ирка.

Эссиорх покрылся неровным румянцем, как груша, повернутая ксолнцу одним боком.

– Ты заблуждаешься, валькирия. Тебе кажется, что приказысвета можно не выполнять, потому что свет добренький и все простит? Так?

Ирка замешкалась с ответом. Вероятно, где-то в глубине душиона действительно считала свет слишком мягким.

– А слушать, конечно, можно лишь тех, кто на тебя орет.Только их принимают всерьез. Сколько изначально хороших людей вынуждены былистать жесткими как подошва, хамами по этой самой причине! – продолжал Эссиорх сболью.

Заметно было, что для него самого этот вопрос далеко еще нерешенный.

– Все равно не понимаю, почему именно ты должен похититьДаф, – повторила Ирка.

– Если я не похищу Даф, это сделает кто-то другой, когопришлют вместо меня, но тогда Дафна может пострадать, – отчетливо сказалхранитель.

– Ну хорошо. А что будет с Даф в Эдеме? – спросила Ирка.

– Меня заверили, что в Эдеме ей ничего серьезного не грозит.Легкий формальный выговор, после которого ее из помощника младшего стража безособого шума сделают младшим стражем. Вот только в человеческий мир Дафотпустят не скоро. Она и так слишком попала под его влияние. Да и не толькоона…

Эссиорх бичующим взором посмотрел на свой правый кулак, чутьопухший и сбитый, будто не так давно ему пришлось встретиться с нетрезвымпрямостоящим предметом.

Ирка промолчала. Что ж, пусть Дафна вернется в Эдем, раз такрешил свет. Валькирии – воины света. А когда воину отдают приказ, он долженповиноваться.

– Когда мы должны ее похитить? – спросила она деловито.

Эссиорх стал загибать пальцы:

– Тридцать первое, первое… Не позже чем вечером второгочисла. Да, именно второго вечером!

Если кто воображает, что тот, кого он любит, питает к немуненависть, тот будет в одно и то же время и ненавидеть, и любить его. Ибо,воображая, что он составляет для него предмет ненависти, он в свою очередьсклоняется к ненависти к нему. Но он тем не менее любит его. Следовательно, онв одно и то же время будет и ненавидеть, и любить его.

Б. Спиноза

Мошкин проснулся. Некоторое время сознание стыковалореальность с недавним сном, где он был птицей-нырком. Причем нырком, которыйстоял на берегу и боялся войти в воду, потому что не был уверен, что умеетплавать.

Наконец Евгеша разобрался, где сон и где явь, но не испыталоблегчения, а вновь засомневался, сравнивая, кем быть приятнее: птицей илисамим собой. И главное: остается ли он самим собой, не являясь самим собой, ноосмысляя нечто постороннее как часть себя? Думая об этом путаном, но приятномпредмете, он продолжал лежать и, не делая ни единого движения, разглядывалпотолок. Лишь глаза смотрели изучающе и немного виновато. В этом был весьМошкин – самое робкое существо в мире с наполеоновскими амбициями.

«Сегодня не первое число, нет?» – подумал вдруг Мошкин. Икогда понял, что первое, сердце забилось в радостном предвкушении. Дело в том,что как раз с первого числа Мошкин задумал начать новую жизнь.

Формально говоря, это была не самая первая новая жизнь,которую начинал Мошкин. И даже не десятая, но, как и все предыдущие, она былаполна надежд. Чтобы начать новую жизнь, Евгеше обычно требовался повод. Такимповодом могло стать первое число, или понедельник, или первый день весны, илидень рождения, или что-нибудь другое. Более мелкие поводы, как, например,новолуние или пятница, 13-е, тоже могли послужить стартовой площадкой, хотя и снекоторой натяжкой. Правда, нередко бывало и так: решит Мошкин начать новуюжизнь с понедельника с шести утра, но проспит минут на пять. Посмотрит на часы,повздыхает, поймет, что все пропало, и отложит еще на неделю.

Обычно новая жизнь начиналась с того, что Мошкин безжалостнорасправлялся со старой. Дневники уничтожались, записки разрывались, и дажефотографии, отснятые в прежние периоды, разорванные на множество клочков,отправлялись в бурлящее жерло унитаза, который Меф насмешливо называл «белымдругом». Учитывая, что каждой «новой» жизни хватало обычно дней на двадцать,дневников и фотографий обычно успевало накопиться немного. Во всяком случае,«белый друг» не засорился ни разу.