воззрений Тертуллиана, близок к нему, однако, во взглядах на искусство и изображения бога. Он считал весьма мудрым ветхозаветный запрет создавать изображения бога. „Законодатель, - писал он, - хотел возвысить наши умы в созерцательные области, а не останавливать их на материи… Поклоняться существу бестелесному, примечаемому лишь оком духовным, изображая его в чувственном образе, значит только унижать его…" [1]

[1 Цит. по: Голубцов А. П. Из чтений по церковной археологии и литургике. Сергиев Посад, 1918, ч. 1, с. 110.]

Наивысшей точкой развития этой тенденции в христианстве было так называемое „иконоборчество" в Византии в VIII - IX вв. н. э. Иконоборцы уничтожали иконы в церквах и запрещали иконопо-читание. Они заявляли, что, поскольку почитатели икон ставят перед ними свечи, целуют их, молятся им и даже прибавляют краску от икон в так называемые „святые дары", используемые в таинстве причастия (такие случаи в то время были нередки), они превращают иконы в „идолов", подменяют ими бестелесного потустороннего бога. Борьба между иконоборцами и иконопочитателями в Византии продолжалась в течение целого столетия. Только в середине IX в. она закончилась окончательной победой иконопочитателей.

Поражение иконоборцев не было случайным. Их позиция означала почти полное устранение элементов изобразительного искусства из православных храмов. Но церковь нуждалась в изобразительном искусстве - живописи, скульптуре - для усиления эмоционально-психологического и идейного воздействия на молящихся. В христианстве победила точка зрения, признававшая допустимым изображения бога и святых в церкви.

Допустимость изображения бога в христианских церквах мотивировалась сторонниками иконопочи-тания богословскими аргументами, связанными с образом „богочеловека" Иисуса Христа. Ведь противоположность бога и человека в любой монотеистической религии, в том числе и в христианстве, не может быть абсолютной. Любая религия основана на вере в существование связи между сверхъестественным и естественным. Религиозный культ представляет собой всегда практическую форму реализации этой иллюзорной связи. Через культовые действия религиозные люди пытаются повлиять на сверхъестественное, добиться его благосклонности, вымолить избавление от страданий, „спасение" после смерти и т. п.

В монотеистических религиях в целях преодоления абсолютной противоположности между богом и человеком создаются фантастические образы „посланцев" бога, посредников между богом и людьми. В иудаизме роль таких посредников выполняют патриархи, пророки, наконец, ожидаемый в будущем мессия, который якобы должен спасти „богоизбранный" еврейский народ. В исламе такими посредниками выступают пророки, и особенно самый главный из них - Мухаммед.

Христианство создало свой вариант образа посредника между богом и людьми. Иисус Христос с точки зрения христианского вероучения является не просто посланником бога, он „богочеловек", который соединяет в себе и божественную, и человеческую природу. Поскольку он является божеством, воплотившимся в человеке, он обладает всеми качествами человека, в том числе и внешними, телесными. На этом основании христианские богословы доказывали не только возможность, но и необходимость изображения Иисуса Христа на иконах. Оспаривая мнение иконоборцев, заявлявших, что иконы отражают только человеческую природу Христа, православные теологи заявляли, что иконы призваны не только передавать внешность Иисуса Христа, богоматери, святых, их главной задачей является постижение и выражение их божественной неземной сущности.

Победа сторонников иконопочитания сделала возможным широкое использование изобразительного искусства в христианском культе, поставила на службу церкви могущественные средства идейного и психологического воздействия. В то же время возникло глубокое противоречие христианского культового изобразительного искусства, противоречие между тенденцией к условности, схематизации, деформации реальности и тенденцией к художественно правдивому изображению земных явлений, образов и событий.

Первая тенденция определялась религиозным содержанием культового искусства, его подчинением церковно-богословским канонам и догматам. Христианские богословы не перестают повторять, что икона есть „богословие в красках", что смысл иконы или церковной фрески состоит не в воспроизведении окружающего материального мира, а в выходе за его пределы в мир иной, потусторонний, „горний", т. е. сверхъестественный.

„Икона, - писал православный богослов П. Флоренский, - всегда создается как некоторый факт божественной действительности. Икона может быть мастерства высокого или невысокого, но в основе ее непременно лежит подлинное восприятие потустороннего, подлинный духовный опыт" [1].

[1 Богословские труды, сб. 9, с. 102.]

На этом основании Флоренский резко выступал против того, чтобы иконописец при создании образов святых, богоматери, Иисуса Христа основывался на реальных впечатлениях от окружающих людей, искал в жизни прототипы своих изображений. По его мнению, иконописец для изображения потустороннего, неземного должен полностью исключить повседневные впечатления и образы, должен чисто интуитивным, мистическим путем непосредственно постигать и созерцать сверхъестественное. „Искание современными художниками модели при писании священных изображений, - полагает П. Флоренский, - уже само по себе есть доказательство, что они не видят явственно изображаемого ими неземного образа, а если бы видели ясно, то всякий посторонний образ… был бы помехой, а не подспорьем тому духовному созерцанию" [1]. В этой связи интересно отметить, что Флоренский критически относился к росписи Владимирского собора в Киеве, выполненной в конце XIX в. крупнейшими русскими художниками: Васнецовым, Нестеровым и другими. Смысл его высказываний состоит в том, что изображения богоматери и святых, выполненные этими художниками, носят слишком „земной" характер, они вызывают невольные сравнения с окружающими людьми, им недостает „потусторонности", „божественности".

[1 Богословские труды, с. 107.]

Таким образом, если следовать логике Флоренского, иконописец наилучшим образом выполнит свою задачу, если он изолирует себя целиком от окружающего мира и будет в молитвах и постах ждать мистического откровения и воплощать его в религиозных ликах иконы. Требования, предъявляемые к иконописи П. Флоренским, не являются чем-то специфичным. По существу, они были и остаются официальной точкой зрения православной церкви.

Так, в „Журнале Московской патриархии" читаем: „С формальной точки зрения иконопись является разновидностью живописи. Но, с точки зрения богослова, иконопись есть явление особого порядка. В иконописи мир красок и образов предстает „с точки зрения вечности". Икона вещает об ином мире языком особых форм, исполненных величавого покоя и духовной силы. Все земное пребывает во времени и подвержено изменению. Лишь небесный, неизменяемый мир совершенен в своей сущности. Отсюда особая неподвижность фигур в иконе как носителей духовного и вечного. Икона всегда символична. Она частица духовного мира. Посредством иконы молящийся переносится духом и мыслями в иной мио и через икону получает общение с этим миром" [1].

[1 Журнал Московской патриархии, 1960, N 11, с. 25.]

В другой статье, опубликованной в „Журнале Московской патриархии", подчеркивается принципиальное отличие церковного искусства от „мирского". „Мирское искусство", по мнению автора данной статьи, отличают два признака. Во-первых, для „мирского" художника важнейшей задачей является отражение реального мира, людей, предметов и явлений, нас окружающих. Во-вторых, любая картина такого художника несет на себе неизгладимую печать его индивидуальности. В связи с тем что каждый художник имеет свое