Мне было двадцать лет, когда ко мне приставал один из самых древних и общеизвестно мерзких маэстро (теперь уже отмененный). Столько же было и моей сестре, когда другой древний жуткий маэстро затащил ее в свой лимузин после концерта и попытался уединиться с ней в своем номере в отеле. (К счастью, он был ужасно пьян, так что она с легкостью вырвалась из его лап.)

Многие из них исчезли после расплаты за #MeToo[85]. Оставшиеся насильники, скорее всего, живут в кошмарной игре в ожидание – и, надеюсь, ведут себя как паиньки. Неважно, в изгнании они, в аду или в Польше. Такие дирижеры и в подметки не годятся Уильяму Томасу.

Глава 5

Рояли (и скрипки) – малышки на миллион долларов

Буквальная цена мастерства

Однажды в субботу я стояла в очереди в Espresso Royale (в этом месте, прямо напротив Хантингтон-авеню, все студенты подготовительных курсов Консерватории Новой Англии и ужасные сценические родители [и обычные хорошие родители] брали сэндвичи и кофе), когда какой-то мужчина спросил, была ли та штука, что висела у меня на плече, скрипкой.

Я ответила, что это скрипка.

«Я слышал, что скрипки очень ценные», – сказал он.

Стало неловко.

«Знаешь, – продолжал он, – иногда их стоимость доходит до десяти тысяч долларов».

Мне не всегда выпадает роль Осведомленной и Опытной. Я думала, что Эли Сааб был женщиной и что «заливом» в «Войне в заливе» был Мексиканский залив. И однажды, когда мы с двоюродными братьями и сестрами строили кое-что совершенно секретное и испачкали клеем всю бутылку от него, именно мне пришла в голову блестящая идея помыть бутылку в аквариуме для рыбок[86].

Поэтому я очень хорошо себя чувствую, когда я в теме. В ту субботу, когда я стояла в очереди в ожидании своей индейки на ржаном хлебе, я точно знала, что, хотя скрипки и могут стоить десять тысяч долларов, это не такая уж и внушительная сумма для музыкального инструмента.

Моя первая скрипка – точнее, ее модель в половину размера, сменившая оранжевые фабричные прокатные скрипки, с которых я начинала, – как раз стоила около десяти тысяч долларов. Но я перешла на новую, когда мне было девять, и обновила ее, когда мне было двенадцать-тринадцать, на скрипку Жан-Батист Вильом. Она же у меня сейчас.

Поиск моей скрипки был захватывающим процессом. Это фантастическое исследование истории, миров звучания и вполне реальной химии, возникающей между музыкантом и неодушевленным деревянным артефактом. Это опыт, который я могу в особенности посоветовать тем, кому понравилась сцена в лавке волшебных палочек Оливандера в фильме «Гарри Поттер и философский камень».

В моем случае таким магазином был Reuning & Sons в бостонском Бэк-Бэй. Он занимал весь этаж в старом особняке, и его темный отделанный деревом лифт разносил запах деревянной стружки и лака прямо из магазина, встречая вас в лобби. Может быть, я просто была зависима от запахов, но я обожала ходить туда.

Главный зал был заполнен скрипками, скрипичными деталями, смычками, чертежами и фантастическими резными пюпитрами, инкрустированными перламутром и экзотическим деревом. Там были и витрины с различными канифолями, струнами и, что самое ценное, замысловатыми колышками для настройки. Очень похоже на Косую Аллею.

Но дальше, за французскими дверями, была светлая комната с эркером. Там хранились виолончели и зеркало от пола до потолка в тяжелой раме, которое было очень похоже на зеркало Еиналеж. С другой стороны зала находилась комнатка без окон с уютными старыми обоями и коллекцией маленьких музыкальных карикатур в рамочках. Здесь я проводила большую часть времени, пробуя разные скрипки. Она была похожа на шкаф, где я всегда очень надеялась остаться. Я все время задавалась вопросом, почему меня там прятали, пока Питер Джарвис, эксперт Reuning, сопровождавший нас в процессе выбора, не объяснил, что сухая акустика больше подходит для проб инструмента. В голубой комнате все звучало бы хорошо.

У Питера всегда было приготовлено для меня три-четыре скрипки и несколько смычков в пару. У каждой скрипки были свой тон и характер – свой голос. Одну из них я никогда не забуду: сзади она была облицована великолепным деревом и его переливающиеся, пьянящие завитки зачаровали меня. Я почти выбрала эту скрипку, потому что мне было тринадцать, она подходила к моим волосам, – и я не могла отпустить мысль о том, как хорошо мы смотрелись бы вместе. Но ее звучание было таким нежным – почти хрупким, – а в моей Вильом было нечто прямолинейное и бесстрашное, что заставило меня довериться ей.

Выбор был сделан. Питер заверил моих родителей, что это хорошее вложение, а мои родители, в свою очередь, заставили меня поклясться, что, когда я встречу мужчину своей мечты, спустя лет десять или двадцать, мы с ним поженимся тайно.

Потому что скрипка стоила девяносто тысяч долларов, и мои родители перезаложили свой дом, чтобы купить ее[87].

Без сомнения, это было невероятно щедро со стороны мамы и папы, которые, как вы помните, были простыми учителями, а не нефтяными магнатами. И хоть моя скрипка – великолепный экземпляр, она все еще очень далека от самой дорогой скрипки в мире.

(Буквальная) цена мастерства

Давайте посмотрим на цифры. Только после этого мы сможем обсудить, что они на самом деле значат для музыкантов. Во-первых, инструменты не струнной группы не продаются по таким же астрономическим ценам. Стоимость медных инструментов высокого класса (кроме тех, что принадлежали Майлзу Дейвису или сделаны из платины) обычно не превышает 4–13 тысяч долларов, в зависимости от типа инструмента и модели. Трубы и валторны стоят максимум 4 тысячи, а тромбоны и тубы – самые дорогие. Духовые инструменты высшего уровня обычно стоят 10–20 тысяч долларов. Они не становятся более ценными со временем и портятся при частом использовании.

По ценности к струнным инструментам ближе всего фортепиано. Большинство концертных фортепиано в лучших залах мира оценивается в шестизначные суммы. Например, самая большая модель Steinway – «модель D» – стоит примерно 200 тысяч долларов, хотя точная цена зависит от места создания (Steinway, сделанные в Гамбурге, стоят дороже нью-йоркских). Bösendorfer и Fazioli примерно в той же ценовой категории. Есть и фортепиано, которые оцениваются в миллионы долларов, но вся их прелесть – в историческом значении или в украшениях на внешней части инструмента.

Они чаще выступают в роли мебели, а не источников музыки. В целом они не влияют на «фортепианный рынок».

Но вот несколько из них для забавы: