Судья откинулся на спинку кресла. Присмотревшись к измученному лицу своего хозяина, он сказал благожелательно:

— Тысячу раз прошу прощения у вашего преосвященства, что так поздно его обеспокоил. Так поздно.., или так рано, ибо уже вскоре рассветет! Но вы еще на ногах и одеты. Вы кого-то ждали?

— Нет, я слегка вздремнул в кресле в моей комнате. Осталось недолго до заутрени, и я счел ненужным ложиться на столь короткое время. Но почему вы постучали в заднюю дверь, благородный судья? На мгновение мне показалось…

— Что старик настоятель вышел из своего склепа? Увидев ужас на лице своего собеседника, судья поспешил добавить:

— Но это невозможно… Могу вас заверить, он мертв. Только что я побывал у него.

Вполне овладев собой, Истинная Мудрость выпрямился и сухо спросил:

— Вы проникли в склеп? Разве я вас не предупредил, что в это время года…

— Конечно, — остановил его судья. — Но я счел необходимым посмотреть оставленные вашим предшественником бумаги. А теперь, пока память о том, что я увидел, еще свежа, хотел бы уточнить некоторые подробности. Вот почему я осмелился вас потревожить в столь поздний час. Перенеситесь же мысленно в последний день, проведенный на этой земле Нефритовым Зеркалом. В трапезной вы завтракали в его обществе. А раньше в тот день вы его видели?

— Только на заутрене. Нефритовое Зеркало сразу же удалился в свою библиотеку, то есть как раз в ту комнату, где мы сейчас с вами находимся. Эти покои всегда предназначаются настоятелю.

— Ясно.

Судья обернулся к трем высоким окнам.

— Предполагаю, они выходят на центральный двор?

— Да. Днем эта комната великолепно освещена. Поэтому мой предшественник любил здесь рисовать. Живопись была его единственным отдыхом, благородный судья.

— Весьма почтенное занятие, — ответил начальник уезда и, чуть подумав, добавил:

— Кстати, во время нашей маленькой беседы в приемном зале какой-то актер открыл дверь и сразу же исчез, что побудило вас высказать наблюдение о беззастенчивости этих людей. Вы успели разглядеть его лицо?

— Нет.., впрочем, да. Это был Мо Моте.

— Благодарю вас.

Судья неторопливо погладил бороду. Наступило затянувшееся молчание. Казалось, что обеспокоенность настоятеля еще больше возросла. Цун Ли нетерпеливо ерзал на своем стуле. В полной неподвижности судья прислушивался к шуму дождя, хлещущего по ставням.

Постучав, вошел Тао Ган и протянул судье небольшой свиток.

Развернув картину, судья Ди положил ее перед настоятелем:

— Не это ли последняя работа Нефритового Зеркала?

— Действительно. После полуденной трапезы мы вернулись сюда выпить по чашке чая, а затем он меня отпустил, сказав, что после полудня займется портретом своего кота, который сидел на этом столике. Я не задерживался, хорошо зная, что Нефритовое Зеркало любит работать в одиночестве. Уходя, я видел, как он кладет лист бумаги на этот стол и…

Судья встал. Ударив кулаком по столу, он крикнул:

— Вы лжете!

Истинная Мудрость сжался в кресле. Он пытался что-то сказать, но судья не останавливался:

— Посмотрите на эту картину, последнее творение великого и святого человека, которого вы убили, подлив белладонну в чашку, которую именно здесь он после обеда и выпил! Вы осмелитесь утверждать, что можно за один час проделать такую работу? Поглядите, как тщательно прописан мех, как точно переданы скульптурные мотивы резного стола! Такая работа потребовала бы не меньше двух часов. Вы лжете, утверждая, что Нефритовое Зеркало сел за работу в момент, когда вы его оставили. Картина была написана утром, задолго до полуденной трапезы.

— Не говорите со мной подобным тоном! — гневно воскликнул Истинная Мудрость. — Нефритовое Зеркало был умелым художником. Он писал быстро. Не потерплю…

— Хватит болтовни! — возразил судья. — Этот кот, любимое животное жертвы, сегодня оказывает последнюю услугу своему хозяину. Посмотрите-ка на его глаза: зрачки совершенно расширены. А вот если бы он был написан летним полднем в прекрасно освещенной комнате, его зрачки образовали бы узкие щелочки.

Настоятель судорожно вздрогнул, глядя на картину. Проведя ладонью по лбу, он сказал мертвым голосом:

— Я хочу в присутствии учителя Суеня сделать заявление.

— Как вам угодно.

Судья снова свернул картину и спрятал ее в платье. Истинная Мудрость провел их по монументальной лестнице. Внизу он заметил:

— Буря окончилась. Мы можем пройти большим двором.

Камни мостовой были еще залиты водой после недавнего ливня, двор усыпала битая черепица. Впереди, рядом с настоятелем, шел судья, Тао Ган и поэт шли за ним.

Достигнув юго-западного угла двора, Истинная Мудрость открыл дверь узкого коридора, который привел их к началу винтовой лестницы.

Они собирались вступить на нее, когда звучный голос спросил:

— Какого черта вы бродите там посреди ночи? С фонарем в руке появился учитель Суень Мин. Судья объяснил:

— Отец настоятель желает в вашем присутствии сделать заявление.

Подняв фонарь, учитель Суень удивленно их разглядывал.

— Поднимемся в мою библиотеку, — сказал он, — здесь слишком много сквозняков для серьезного разговора. Кивнув на Тао Гана и Цун Ли, он спросил:

— Необходимо ли присутствие этих двух особ?

— Да, ваше превосходительство. Это важные свидетели.

— В таком случае возьмите мой фонарь, я знаю дорогу. Судье, который уже не чувствовал земли под ногами, подъем показался бесконечным. Когда они наконец добрались до верхней площадки лестницы, первым ступил на нее Суень Мин, за которым шел настоятель. В момент, когда судья собирался последовать их примеру, учитель Суень воскликнул:

— Осторожно, ограда!

Почти тотчас же настоятель испустил сдавленный крик, и из темного проема донесся глухой удар упавшего тела.

Подняв фонарь, судья бросился вперед. Суень Мин с совершенно бледным лицом схватил его за руку и хриплым голосом объяснил:

— Бедняга не вспомнил вовремя, что здесь нет ограды!

— Спустись и посмотри, что можно сделать, — приказал судья Тао Гану. Повернувшись к Суень Мину, он заметил:

— Боюсь, что отец настоятель не пережил падения. С вашего позволения, давайте пройдем к вам.

Двое мужчин прошли в библиотеку. Цун Ли отправился вслед за Тао Ганом.

— Несчастный! — прошептал Суень, усаживаясь за письменный стол. — О чем хотел он со мной поговорить, Ди?