травмой, нечем будет работать, а когда новая партия поступит, и самому господу неведомо.

Но удалось Танееву уломать старика. И скорей всего, как подозревал он, решающую роль тут всё-таки сыграли не танеевские просьбы, а тоже нежелание Ивана Николаевича связываться с этой Остапенко. Мальчик был доставлен в рентгеновский кабинет, через двадцать минут туда позвали Танеева.

– Посмотри, – ткнул Иван Николаевич карандашом в изображение на мокрой ещё плёнке. – Видишь, как надкостница отслоилась, козырёк как чётко выражен?

– Так это же… – промямлил Танеев.

– Да, Володенька, да, это острый остеомиелит, во всей своей красе, прими мои соболезнования…

Можно было бы, конечно, описать, как объяснялся потом Владимир Евгеньевич с мамой Остапенко, какими словами обвиняла она его в невежестве и безделье, прежде всего в том, что, если бы послушал он её, сделал сразу рентген, не запустилась бы так болезнь. Но что это изменило бы или поправило?

– Холод кладите, грейте, парафиньте! – зло передразнивала Остапенко. – Где вы только берётесь такие, перекати-поле, на нашу голову!

На подмогу Танееву, вызванный сообразительным Иваном Николаевичем, прибыл зав отделением Рудаков. Ему как-то удалось немного остудить разбушевавшуюся женщину, пообещать ей, что беда не так уж велика, могло ведь и хуже быть, сейчас мальчика положат в больницу, назначат хорошее интенсивное лечение, через пару дней от хвори следа не останется.

– Что, обязательно в больницу? – хмуро спросила Остапенко.

Рудаков снова терпеливо объяснил ей, что так, пожалуй, будет лучше для всех, пусть останется под врачебным присмотром.

В тот день Танеев с утра принимал в поликлинике, после обеда его сменяли, возвращался он в стационар. Мальчик, Толиком его звали, лежал в отведенной Танееву палате. Мама, к счастью, незадолго да этого ушла из больницы. Ещё раз посмотрел его ногу. Повыше щиколотки выделялась небольшая красноватая припухлость, при пальпации не очень болезненная. Посмотрел сделанные Рудаковым назначения. Мальчик вёл себя спокойно, ни на что не жаловался. Перед тем как уйти, Танеев ещё раз наведался к нему, никаких изменений не выявил. Рудаков ушёл из отделения раньше, напоследок сказал Танееву, что уезжает сегодня в соседний район на свадьбу, если возникнут какие-нибудь проблемы, пусть обращается к Антону Михайловичу.

Антон Михайлович был немолодым уже, достаточно опытным хирургом. Бывший минчанин, обосновался здесь давно, не в пример подавляющему большинству прочих молодых специалистов, отрабатывавших здесь институтскую «обязаловку» – три последипломных года, а затем уезжавшим, чтобы не сказать бежавшим с этой неприглядной железнодорожной станции. Что, кстати говоря, собирался сделать и Танеев, доктора здесь менялись с удручающей частотой. Четвертый из больничных хирургов, Федотов, прибыл сюда на год раньше Танеева, особым рвением к работе не отличался и вообще говорил Танееву, что собирается с хирургией завязывать, не по нраву она ему.

Обитал Танеев в железнодорожном общежитии, делил комнату с терапевтом Генкой, прибывшим сюда одновременно с ним. Поздним вечером, около десяти, когда собирались они поужинать, разложили уже на столе нехитрую холостяцкую снедь, заглянула к ним вахтёрша, сказала, что Танееву звонят из больницы. Спустился он к единственному в общежитии телефону. Звонила дежурная сестра. Доложила, что у Толика Остапенко до сорока поднялась температура, рвота у него была и бредил.

Танеев помчался в больницу, благо недалеко была, поспешил, халата даже не надев, к Толику. Открывшаяся ему картина ужаснула. Поставить диагноз не составляло труда, достаточно было лишь взглянуть на его ногу. Пошло стремительное обострение процесса, септикопиемия, самый грозный враг хирургии. И отчетливо понимал он, что если не дать сейчас гною отток…

Бросился в ординаторскую, позвонил Антону Михайловичу. Трубку взяла его жена, сказала, что он уже спит.

– Лида, это я, – затараторил он. – Я из отделения звоню, тут пацан сильно отяжелел, срочно оперировать надо! Разбуди его!

– Он не может сейчас оперировать, – не сразу ответила Лида. – Ну, ты же знаешь, Володя.

Танеев знал. Антон Михайлович был симпатичный неглупый мужик и специалист не последний, но крепко страдал извечным российским пороком.

– Что, совсем плох? – упавшим голосом спросил Танеев. – Рудакова, ты же в курсе, нет, неизвестно когда появится. Тянуть нельзя.

– А сам никак не управишься? Такая сложная операция?

– Да нет, не очень-то сложная, – вздохнул. – Только самому как-то… К тому же, как назло, там такая история нехорошая, всё одно к одному…

– Погоди, сейчас попробую,− пообещала Лида.

Минут через пять в трубке послышался скомканный голос Антона Михайловича:

– Ну, чо там у тебя? – Выслушал, хмыкнул: – Всего-то? Морочишь мне голову всякой ерундой! Без рук, что ли? – И бросил трубку.

Операция в самом деле была несложная, не на желудке же. Сам Танеев никогда её не делал, но однажды ассистировал Рудакову, ход операции представлял себе. И вариантов всё равно не было, звать на подмогу Федотова не имело смысла. В одном мог не сомневаться: скопившийся гной необходимо выпустить, непреложный закон хирургии, быть иначе непоправимой беде. Позвонил Лиде, операционной сестре. Уж с ней-то никаких проблем возникнуть не могло, ни о чём расспрашивать не стала и минуты лишней не помедлила. Дежурная машина в больнице отсутствовала, но в ней и нужды не было, Лида тоже жила в минутах десяти ходу от больницы, преимущество небольших селений.

Через сорок минут операционная была развёрнута, Толика, впавшего в полузабытье, привезли на каталке. Операция действительно большого труда не составляла, нужна лишь была особая аккуратность и тщательность, как всегда в работе с гнойным процессом. И удостовериться потом, что затаиться гною негде, ни одного кармашка не осталось.

Танеев, стараясь не думать, какую реакцию выдаст Толикова мама, узнав, что он всё-таки довёл сына до операции, а затем, молоко на губах не обсохло, взялся ещё самостоятельно оперировать его, сделал первый разрез. И как только сделал это, от всего остального сразу же отрешился, сосредоточился. И, к удивлению своему, почти не мандражировал. Да и не один на один с Толиком остался – Лида, операционная сестра знающая и умелая, толково ему ассистировала. Управились за те же сорок минут. Нормально обезболили, бережно вскрыли косточку, почистили всё хорошенько, антибиотиками щедро промыли, резиночку для оттока надёжно вставили, зашили, никаких проблем. В общежитие Танеев не пошел, остался в отделении, наблюдал. Вскоре температура у Толика упала, он заснул. Танеев тоже покемарил немного на диване в ординаторской. Едва рассвело, снова наведался к Толику. Мальчик безмятежно спал, пульс был спокойным, турундочка для оттока работала исправно. Он вернулся в ординаторскую, взялся заполнять операционный журнал. И часа не прошло, как влетела с выпученными глазами дежурная сестра, разносившая по палатам градусники. Толика разбудить не смогла, он был мёртв.

Сначала он не поверил, не мог и не хотел этому верить. Плохо уже соображая,