Если ввязался в драку, то бить нужно так, чтобы противник не встал.

Желательно никогда.

Древняя бойцовская заповедь, помноженная на ненависть, долг солдата и силу оружия, сделала свое дело: в том аду, что они устроили на материнской планете врага, выжить смогли бы разве что местные аналоги крыс и тараканов.

Да и то лишь в самом исключительном случае.

В исключительном случае…. А то, что произошло с ними, разве не исключительный случай?

Пятнадцать тысяч лет прошло, а они выжили.

Пятнадцать тысяч лет!

Да вся земная цивилизация насчитывает немногим больше! Она честно попыталась хоть как-то представить себе этот бесконечный временной отрезок и не смогла.

Ладно, пятянадцать тысяч лет, конечно, много. И даже очень много. Но почему тебя это так взволновало? А потому, сказала она сама себе, что мы не учли психологического парадокса. Нам кажется, что победа над врагом была одержана буквально вчера. А на самом деле она случилась пятянадцать тысяч лет назад.

А теперь представим, что кто-то выжил.

Выжил и сохранил память.

Выжил, сохранил память и дал потомство.

И передал этому потомству память и знания.

И ненависть передал тоже.

А пятнадцать тысяч лет – вполне достаточный срок для восстановления биоресурсов и атмосферы.

И цивилизации.

Отсюда вывод: возможность нового столкновения вполне реальна. И не когда-нибудь в будущем, а практически в любой момент. И это вовсе не бред милитаризованного сознания старого солдата, а вполне обычный расчет. Простая арифметика. Настолько простая, что никому подобное до сих пор и в голову не пришло. А мне, вот, пришло…

Сатра нервно оглянулась. Знакомый до оскомины интерьер ходовой рубки, спокойный профиль напарника по вахте…. Третий пилот Пева Борра, поймал ее взгляд, улыбнулся и подмигнул:

– Что, скучновато, навигатор? Это тебе не истребитель в бой водить.

– Нормально, – она честно постаралась улыбнуться в ответ, но улыбка, видимо, вышла не очень убедительной, потому что опытный Пева посмотрел на нее повнимательней.

– Что случилось? – спросил он тихо.

– Да так… – она замялась, не решаясь выложить ему свои страхи, чтобы не показаться смешной.

– Давай, давай, – подбодрил ее третий пилот, – Нет во всей Вселенной такой тайны, которую нельзя было бы доверить старому Борра. Я ведь вижу, что тебя посетила какая-то тревожная мысль, и ты теперь не знаешь, делиться ею с окружающими или пока не стоит. А так как я тебя немного знаю, то могу предположить, что мысль эта касается чего-то более важного, чем цвет твоего прекрасного лица. Хотя на самом деле, если как следует разобраться, во всей Вселенной нет более важной вещи, чем цвет лица красивой женщины, которой от роду пятнадцать тысяч лет, – по всему было видно, что Борра тоже скучал на вахте и теперь был рад случаю завести разговор. – Так что там у тебя? Клянусь нашим голубым шариком, – он кивнул на обзорный экран, – что если тебе на ум пришла самая несусветная и откровенная глупость, которая только может прийти на ум военному астронавту, я не буду смеяться и никому об этом не скажу.

И Сатра коротко и четко рассказала ему о том, что пришло ей на ум десять минут назад.

Третий пилот не засмеялся, а, наоборот, глубоко задумался.

– Это здравая мысль, – вынес он наконец вердикт. – Сумасшедшая, но здравая, как не парадоксально это звучит. Давай сделаем вот что. Никому пока об этом говорить не будем, а прямо сейчас дадим команду машине. Пусть пошарит оптикой по краю Системы, все равно ей делать нечего. Хотя бы тот сектор, в котором мы сейчас идем. Благо, мы пока не очень далеко от края находимся. Оптика у нас мощная и уж что-что, а фотонный выхлоп даже на таком расстоянии засечет. А уж несколько выхлопов тем более.

– А если они идут не на фотонной тяге? – осведомилась Сатра.

– А вот это уже, милая моя, настоящий психоз, – наставительно заметил Пева, порхая пальцами по клавишам корабельного вычислителя. – Внутри Системы нельзя пользоваться гиперпереходом, а прежние их корабли ходили именно на фотонной тяге. Если они выжили и снова стали развиваться, то должны неизбежно прийти к тому же, к чему один раз уже приходили. Ну, вот и все. Теперь осталось только ждать, – он откинулся в кресле. – А вообще-то, конечно, это бред. Ты психуешь, и я вместе с тобой. То есть, конечно, все возможно, но шанс, что именно в этот момент, когда мы почти добрались до дома…

Звук, похожий на глубокий и мелодичный удар колокола, поплыл по ходовой рубке, и третий пилот, поперхнувшись фразой, замер с приоткрытым ртом, уставившись расширившимися от ужаса глазами на обзорный экран.

Корабельный вычислитель обнаружил цель и теперь докладывал о выполнении поставленной задачи.

Солнце только-только коснулось краем западного горизонта, и розовые клочья облаков, медленно таяли в прозрачной вечерней синеве неба.

Они веселой и плотной компанией шли вниз по тихой Зеленой куда-то к центру. Валерка Стихарь громогласно и вкусно рассказывал о левом береге Дона, на котором, по его словам, в славном городе Ростове-на-Дону расположена масса кафе и летних ресторанов, и где лучшие люди города проводят лучшие дни и ночи своей жизни. При этом хитрый Валерка, памятуя о присутствии среди них Николая, подавал свой рассказ в виде художественно приукрашенной исторической справки. Боевые товарищи, похохатывая, внимали, время от времени вставляя реплики, обнаруживающие близкое знакомство с предметом.

Лето, подумал Велга, опуская голову, здесь тоже и опять лето. И на Пейане было лето. И на «спасательной планете» иррюмов, хоть искусственное, но лето. И на Земле Анны. Что ж, нет худа без добра, как говорится. К черту бесполезные размышления. Будем гулять. Неизвестно, когда еще доведется…. Хм, а когда я последний раз гулял от души? Так, чтоб сердцу – жарко, душе – невмоготу, а наутро серьезное похмелье и частичные провалы в памяти? Он стал вспоминать, и вышло, что последний раз весело и непринужденно время летело в тыловом госпитале при встрече Нового, 1943 года, перед самой выпиской. Помнится, им поначалу не хватило выпивки, но неподалеку на переформировании находилась танковая часть, где удалось раздобыть вполне питьевого спирта…. Да, а потом он вернулся в родной полк, и стало уже не до гулянок. Кстати, о гулянках. А куда мы, собственно, идем?

Он тряхнул головой и огляделся. Они как раз сворачивали с узкой и тихой Зеленой на широкую и шумную улицу с шикарным названием Карнавальная. Небо уже заметно потемнело, зажглись многочисленные фонари, окна домов и рекламные огни. Вокруг заметно прибавилось машин и разномастной, праздно прогуливающейся нарядной публики. Разговор как-то сам собой стих, – внимание солдат, давно не видевших в большом количестве мирных граждан (беженцы не в счет), переключилось на окружающих.