— Я не знаю — я убежала, когда увидела его.

— Может, это не он?

— Это он.

— Того тоже звали Сергей?

— Нет, по-другому.

— Так может, все-таки не он?

— Он! Я знаю — он. Он зачем-то нарочно сменил имя, и отстриг волосы, и втерся Кате в доверие. Это все, чтобы меня достать.

— И ты все это поняла и напала на него? — Артур поднимает бровь. — Ты понимаешь, как это звучит?

— Да, — выдыхает она.

— М-м. — Артур ходит по комнате, потом садится рядом с ней. — А зачем он тебя преследует?

— Я не знаю. Правда. — Но на самом деле она знает абсолютно точно.

Артур долго смотрит на нее, сдвинув брови.

— Настя, тебе надо… выспаться как следует. Мы завтра обсудим, что делать дальше. Но у этого будут последствия.

— Что делать? — Она съеживается в комок.

— Завтра. Завтра все обсудим.

— Ты останешься?

— Да, только чаю пойду попить с Катей, пока ее такси едет.

— Я имею в виду, ты останешься… со мной?

— Тебе надо поспать. Не ходи никуда завтра. Я тоже не пойду. Побуду с тобой.

Он склоняет голову набок и долго смотрит на нее, так что Настя начинает волноваться, что с ней, с ее лицом, что-то не так. Наконец он тянется к ней и стаскивает с ее головы кошачьи уши.

— Женщина-кошка!

— Артур, мне надо их покормить, правда. Голодные же котята. Я быстро. Ты выйдешь со мной?

Он нехотя кивает. Настя выходит в коридор и накидывает пальто.

— О… — произносит появившаяся в дверях кухни Катя, но Артур успевает приложить палец к губам. — У меня как раз такси приехало, проводите?

— Проводим. Настя заодно идет котов кормить.

— Прости меня, пожалуйста, — произносит Настя, глядя на носки бабушкиных сапог, в которые обуты ее босые ноги.

— Да ладно, Настюх, ну белочку словила, бывает. — Катя обнимает ее за плечи, и они прямо так, в обнимку, выходят за дверь квартиры. — Конечно, с Сергеем мне вряд ли теперь что-то светит, но, честно говоря, я и не рассчитывала ни на что, слишком уж он был хорош. Теперь со шрамом на лице, хотя бы будет у него недостаток.

Пока они ждут не спеша кряхтящий лифт, Катя смотрит на Настю с озорным огоньком во взгляде. Но Настины глаза остаются мертвыми.

Под фонарем тормозит желтое такси. Мороз сменился оттепелью, и все вокруг переливается от множества крошечных капель. Где-то невдалеке Настя чуть слышно подзывает котов и раскладывает еду из банок в разноцветные пластмассовые миски, стараясь не порезать пальцы об острые края.

Катя берется за ручку пассажирской двери, затем поворачивается и смотрит на Артура.

— Что скажешь?

— Я думаю, она готова, — мягко произносит он, поймав ее взгляд.

— Нет, нужно еще немного подождать.

Третья глава

Мама пьет на кухне, сидя на своем обычном месте в углу под телевизором так, как будто делала это всегда и удивляться тут может только дурак. Над столом покачивается лампочка. Круг света скользит с полупустой бутылки на тарелочку с черным хлебом и дальше, по ее худым белым рукам, лежащим ладонями вниз, как будто она играет с кем-то невидимым напротив в карты. Но там никого нет, только через стекло шкафчика с посудой смотрит на нее Петькин портрет, фотография из выпускного альбома в одиннадцатом классе, а перед ним стопка и сухарь. По приемнику вместо привычного православного радио играет унылый шансон. Мать подпевает, но без слов, будто подвывает тихонько, уставившись прямо перед собой.

— Мам, все нормально? — спрашивает Мишаня, осторожно приоткрывая обычно распахнутую, а сегодня закрытую стеклянную дверь. Спрашивает и сразу думает, какой же он дебил, разве ж может быть вообще когда-нибудь снова нормально.

— Грустненько что-то мне, Миша, — отвечает мать, даже не обернувшись.

— Может, это, пойдем телек посмотрим, я чаю сделаю, как ты любишь, со смородиновым листом?

— Откуда же у тебя смородиновый лист-то в ноябре? Ты фокусник, что ли?

— Найду.

— Еще один герой-добытчик. — У нее вырывается невеселый смешок. — Не хочу, прости, Миш. Одна хочу побыть.

Он понимает, что мать просит его уйти, но как завороженный смотрит на этот плывущий с потолка свет лампочки и его лучистое дробящееся отражение на ободке стакана с водкой.

— Мам, как тебе помочь? — наконец решается произнести он.

Она поворачивается и смотрит на него очень внимательно, как будто видит в первый раз. Взгляд ее подернут розовой пеленой, как у деда.

— Да никак мне не помочь.

— Ну должно ж быть…

— Почему ты мне не сказал, что вы в лес собрались? — перебивает она, все еще не отрывая от него своих пустых, выпуклых, как у животного, глаз.

— Так ты ж на работе была.

— А позвонить?

— Ну Петька же взрослый.

— Петька — взрослый? — Она фыркает. — Зачем вы вообще пошли? Чья идея была?

— Его.

Мишаня говорит правду, но щеки у него все равно пылают.

— И чего вы хотели найти там, в заповедном лесу? Там нельзя охотиться.

— Петька сказал, дед ходил — значит, можно. И вообще я сам тоже хотел пойти. — Почему-то Мишаня не может допустить, чтоб она сердилась на брата, и непременно хочет теперь его оправдать.

— Зачем?

— Хотел стрелять научиться из ружья. И вообще… быть смелым.

— И что, научился?

Мишаня переминается с ноги на ногу, теперь ему хочется уйти. Мать вдруг тянет к нему свою тонкую белую руку, он отшатывается от нее инстинктивно, как от расплескивающегося кипятка. Что