class="p1">Моя семья жила в самом центре Москвы, в небольшом кирпичном доме, половина окон которого выходила в тихий кривой переулок, а половина — в маленький уютный двор. Это был настоящий старинный московский дворик с плодовыми деревьями, кустарниками и цветами. В нём росли и даже умудрялись загадочным образом плодоносить пять яблонь, две груши и одна слива. Все цветы, среди которых выделялись гигантские «золотые шары», были высажены прямо под окнами и заботливо обнесены низеньким деревянным заборчиком. Самодельный штакетник ежегодно по весне блестел свежим слоем зелёной масляной краски и служил предметом несказанной гордости местного сильно пьющего плотника. Здесь все знали друг друга и знали всё друг о друге.

У каждого из трёх подъездов располагались лавочки — обязательные детали городского быта тех лет. По утрам девчонки устраивали на них «игротеки»: кормили, пеленали и укладывали спать кукол, организовывали для плюшевых и резиновых игрушек детские сады и школьные занятия. Мальчишки, словно по автодрому, гоняли по скамейкам машинки и расставляли ровными рядами армии оловянных и пластмассовых солдатиков. Иногда, если рядом не было старших, на деревянных сидениях появлялись запрещённые песочные «куличики».

Школьники после уроков использовали лавочки для временного хранения портфелей и сумок со сменной обувью, чтобы ещё десяток-другой минут поболтать в любимом дворе. Так они оттягивали наступление неприятного момента, когда придётся приступать к муторным домашним заданиям, объясняться с родителями по поводу выведенных в дневнике красной ручкой суровых замечаний классного руководителя.

Поздним вечером скамейки плотно занимала длинноволосая молодежь. С её появлением в открытые форточки квартир начинало затягивать едкий табачный дымок и однообразные, неумелые гитарные аккорды.

Но основным контингентом обитателей дворовых скамеек, конечно, были старушки.

Ни за что не перечислить всё то, чем они здесь занимались: обсуждали свежие новости, почерпнутые из телепередач, сообща читали газеты, обменивались ценным опытом по ведению домашнего хозяйства и советами в деле засолки огурцов и помидоров; тут бесперебойно «работала» справочная служба по всем жизненно важным вопросам, проводились бесплатные квалифицированные медицинские консультации, оказывалась первая помощь начиная с точнейшего измерения артериального давления посредством раскачивания золотого кольца на ниточке над рукой пациента.

Господи, да разве всё упомнишь… Скамейки были одновременно и библиотеками, и читальными залами, и дискуссионными клубами. Здесь обсуждались животрепещущие мировые проблемы и успехи наших спортсменов на чемпионатах. Можно было доподлинно узнать текущий ассортимент местных магазинов с пояснениями: где какой товар залежался, в каком отделе что хорошего припрятано под прилавок, а где только что выбросили дефицит. Ремонт квартиры, воспитание отпрысков, поиски работы — не существовало такой темы, по которой завсегдатаи скамеек не могли бы дать исчерпывающий перечень советов. И главное, безусловно, самое главное: кто, где и с кем был замечен за истекший период на вверенной территории! Перемывание костей — вот неизменная центральная тема бабушкиных посиделок.

Первые места в лавочных чатах занимали местные модницы. «Да разве можно такое носить? Да ты посмотри, в чём она пошла? Позор-то какой! Ведь всё, всё видно! Срамота!!!» — осуждения перемежались с проклятиями и сыпались словно из рога изобилия.

Кокеткам по популярности слегка уступали незамужние и разведённые соседки. Личная жизнь каждой мало-мальски привлекательной особы находилась под пристальным наблюдением пытливых, всевидящих глаз, которые просвечивали эту самую личную жизнь лучше любого рентгеновского аппарата. Не мешали ни миопия, ни старческая дальнозоркость, ни астигматизм с катарактой! Словно мобильные томографы, дежурящие у подъездов бабульки безошибочно сканировали состояние души представительниц женской половины населения. И все наблюдения заносились в дворовую базу данных в строгом хронологическом порядке.

Каждая молодая женщина, прежде чем войти во двор, сначала боязливо озиралась по сторонам, а затем хоть и бегло, но дотошно осматривала себя. Надо было ещё раз проверить, все ли пуговицы, заклёпки и молнии наглухо задраены, подобно люкам подводной лодки перед глубоководным погружением. Красавице следовало собраться с духом, набрать в лёгкие побольше воздуха и отчаянно вступить в зону перекрестного зрительного обстрела. Оценив количество хищных глаз, взявших тебя на прицел, лучше всего было пробормотать кроткое приветствие и попытаться как можно быстрее оказаться дома. Лишь бы не слышать любезные («Здравствуйте, Ниночка!») реплики вслед: «Во намазюкалась, лахудра! А разрез-то прямо до пупка! Тьфу, что ты будешь делать!»

Теперь мне кажется, что большинство соседок помнили о своей прошлой и знали о текущей жизни гораздо меньше, чем дежурившие у подъездов бабули. Право же, в случае необходимости вполне можно было уточнить у них стёршиеся из памяти подробности: «Извините, пожалуйста! Помните, ко мне ходил Вадим? Да, да, точно, такой долговязый, в зелёных брюках. Да, именно, он носил чёрный кожаный портфель. Верно, курил исключительно «Беломор». Не подскажете мне, в каком году это было?»

Я абсолютно уверен, что ответ бы последовал точный и со всеми деталями.

А голубятня! Голубятня! Неофициальный рейтинг нашего двора в глазах окрестной детворы был весьма высок благодаря голубятне дяди Кости. Вследствие его постоянной заботы она единственная сохранилась к тому времени на территории всего района. Десяток подобных, но заброшенных и разломанных, стоял по соседним закоулкам и пустырям — с прогнившими досками и порванной сектой-рабицей.

К глухой боковой стороне нашего дома была прилеплена небольшая, буквально два на два метра, деревянная пристройка. Входить, а точнее, залазить в неё, изрядно согнувшись, следовало через скрипучую дверь-калитку, которая запиралась на длиннющий самодельный ключ.

Внутреннее помещение, постоянно погружённое во тьму, было разбито на ячейки, в каждой из которой сидел голубь, а то и два, если, конечно, они не клевали что-то на полу. Иногда, в минуты особенной дяди-Костиной благосклонности, нам, мальчишкам (девчонок в святая святых не пускали), разрешалось забираться внутрь и в благоговейном трепете пребывать там несколько минуток под неустанным присмотром его страшноватого, сильно косящего глаза. В голубятне было тепло, влажно, темно, пахло голубиным пометом и ещё чем-то совершенно незнакомым. После долгих и бурных споров постановили, что это и есть запах мифического птичьего молока.

Голуби топтались по ячейкам, ворковали и, наклонив голову вбок, опасливо вращали круглыми глазками. Дядя Костя бережно вынимал их по одному, тщательно оглядывал со всех сторон, будто проводил быстротечный медицинский осмотр, нежно гладил, целовал в клюв и выпускал в небо.

Потом брал длинный, примерно шестиметровый алюминиевый шест с привязанной на конце белой тряпкой, махал им и призывно свистел кружащей в небесах стае. Свистел он, заложив в рот два мизинца, громко и оглушительно резко, на зависть окрестной детворе.

Мы все до головной боли и чёртиков в глазах пробовали копировать этот его уникальный свист, но ни у кого по малости лет ничего не получалось. Изо рта вырывалось лишь подобие