мои мысли, желания и стремления, мои переживания и терзания оставались только со мной, никому не ведомые, никому не высказанные.

О них знали лишь две берёзы и рябина, да ещё, быть может, старая ворона, часто прилетавшая под окна школы подремать. А возможно, и подслушать наши бессловесные беседы? Внешне она ничем не выдавала своих целей, смирно сидела нахохлившись на самой верхушке низкорослой берёзы и периодически вращала черным блестящим глазом.

Пролетели школьные годы, отзвенел наш последний звонок. Мы разлетелись в разные стороны, забыв друг друга и здание, где прошли первые десять лет сознательной жизни.

Все мы на что-то надеялись, строили далекоидущие планы. У кого-то что-то сбылось, кто-то вообще достиг всего, о чём мечтал, и даже большего. А я — я оставался таким же одиноким неудачником, упустившим, а может, просто не нашедшим в жизни чего-то главного.

Все эти годы меня преследовало странное, но очень реальное ощущение, что я до сих пор живу в своем родном стареньком доме, хожу узкими путаными переулками, запорошёнными скатавшимся тополиным пухом. В душе я был тем дошкольником, каким внезапно покинул родные, любимые места.

Я вспоминал себя ребёнком, беззаботно бегающим по красивому зелёному скверу. Сюда, на две однажды выбранные лавочки, в любую погоду приходили любители домино, великодушно разрешавшие нам, детям, стоять рядом и следить за ходом их бесконечной игры. Доминошники собирались на этом месте годами, если не десятилетиями; они азартно и самозабвенно долбили чёрными костяшками по самодельным игорным столам. Громко спорили, живо переживали победы и поражения, обсуждали недавние баталии и, безусловно, совместно выпивали. В общем, жили в своём небольшом, очень устойчивом мирке.

Иногда мне виделось, как я иду за молоком в местный полуподвальный продуктовый магазин. Главное, надо было выбрать хорошие, не рваные и не подмоченные, бело-голубые пирамиды пакетиков. Молоко тогда продавалось не в литровых параллелепипедах, как сейчас, а в небольших пирамидках, и они имели устойчивое свойство начинать течь сразу же, как только были куплены.

Периодически я представлял себя летящим со всех ног на площадь, к единственной на весь район палатке мороженого. В кулаке крепко-накрепко зажаты заветные девятнадцать копеек, их предстоит обменять на вафельный стаканчик и тотчас с наслаждением слизать с него жёлтую кремовую розочку.

Моя жизнь не то чтобы раздвоилась, вовсе нет. Умом я прекрасно понимал, где нахожусь и что делаю. Но меня не покидало навязчивое ощущение, что всё вокруг — не моё. Не моя обстановка, не моя жизнь. Я не должен был здесь оказаться! Душой я чувствовал: моё место там, откуда меня увезли много лет назад. Несомненно, наши жилищные условия с переездом улучшились. Но при этом порвались и перепутались невидимые струны, связывающие с прошлым, тянущиеся через настоящее и призванные проложить верный путь в будущее.

Образно говоря, многочисленные семейные, человеческие, дружеские, пространственные и прочие отношения образуют в душе человека запутанный клубок ощущений и переживаний. Клубок, который, как в сказке, надо бросить наземь — и он приведёт тебя к твоей мечте, твоему счастью.

В моём клубке были переплетены такие разные вещи… Детские игры в классики и двадцать одну палочку; неожиданный переезд в огромный дом; тщательно скрываемое от взрослых поджигание тополиного пуха на бульваре; невозможность уснуть первые недели от круглосуточного гула транспорта за окном новой квартиры; вкус шипучки, призванной становиться газировкой в стакане с водой, но так и не донесённой до дома, а растворявшейся прямо на языке по пути от бакалейной палатки; потерянный первого сентября портфель; реакция Пирке; кирпич, хранящийся рядом лифтом, — его каждый раз приходилось брать с собой, ибо собственного веса, даже вместе с набитым ранцем, для подъёма первые годы мне не хватало; разодранные о гвоздь и собственноручно починенные казеиновым клеем брюки от новой школьной формы; первая двойка за упрямо не дающееся правило «жи-ши» и дяди-Костина голубятня…

Мой жизненный клубок не мог вести меня в одном определённом направлении. Он оказался чрезвычайно неправильной формы, да к тому же со смещённым пространственно-временным центром тяжести. Я находился в одном месте — а хотел быть в другом, общался с одними людьми — а мечтал о других, всем сердцем желая вернуть старые привязанности. И так день за днём, год за годом.

Когда после окончания уроков нужно было возвращаться в новый, давно уже обжитой дом, какая-то мощная неведомая сила тянула меня в другом направлении. И видел я совсем другую улицу, другие здания, другой пейзаж. Когда весь класс участвовал в обязательном общешкольном массовом мероприятии, я старался тихо улизнуть, чтобы смотаться в центр, к дорогим и родным моим переулкам.

В старших классах чувство одиночества не уменьшилось. Нет, я не был каким-то изгоем, но внутренне по-прежнему ощущал себя здесь чужим. Я частенько покидал шумную компанию веселящихся одноклассников и вместо этого бродил по опустевшим улицам засыпающего города. Народу на вечеринках всегда было предостаточно, а я особо ничем не выделялся, потому моего отсутствия почти никто не замечал. Шум, гам, громкие разговоры и лёгкий хмель быстро увлекали моих товарищей, и им было уже не до меня.

На следующий день кто-нибудь дружелюбно спрашивал, куда это я пропал посреди праздника, да так тихо, что никто не заметил. Они не осознавали, что и замечать-то, собственно, было некому и нечего. А я привычно ссылался то на головную боль, то на неожиданно возникшие дела, продолжая всё так же чувствовать себя чужим среди этих знакомых, приветливых — и таких безучастно-равнодушных людей.

Меня ниоткуда не гнали и никуда особо не звали; со мной не ссорились, не ругались, но и близко не сходились. И это, наверное, было хуже всего.

Мой кособокий клубок не знал, куда ему катиться. Он то начинал двигаться вправо, то вдруг заворачивал влево, то устремлялся вперёд, то вновь откатывался назад. Я не понимал, что мне делать, а мой бедный клубок не представлял, как мне помочь. Но стоило мне закрыть на мгновенье глаза, как я явственно видел высоченное, бесконечно манящее аквамариновое небо, где нарезают круги едва различимые белокрылые голуби…

Продажные впечатления

Макс, наверное, целые три недели готовился к этому трудному разговору.

Он с детства был очень стеснителен и проводил большую часть времени на диване за любимыми книгами, а не в шумных дворовых играх. У крупного Макса был такой смешной и одновременно трогательный вид, будто он давно у всех вместе и у каждого в отдельности взял взаймы что-то важное, много раз обещал вернуть, но отдать никак не получается, и потому он очень сильно переживает. При