Мария Владимировна Ковалева

Но позвольте, позвольте!..

«Отошла к Богу верная раба его и беззаветная мученица», — разве так пишут о самоубийцах?

Неуловимо-нелогичное вырвалось из запутанных, смешавшихся Катиных мыслей. Она опустилась на такую же добротную и массивную, как сам памятник, мраморную скамью — его сидение так же поддерживали фигурки согбенных ангелов.

Вот отчего ей так трудно было поверить Акнир — несмотря ни на что, она верила Маше! Верила в истинность ее веры. А православная вера, как известно, почитает самоубийство первейшим из грехов. Но даже если усомниться в «кузине», предположить, что под давлением неких ужасающих противоприродных обстоятельств, коими в изобилии располагал страшный 1919 год, Машина вера рухнула и разбилась… Катя слишком знала себя.

Конечно, она — чадо постатеистического ХХI века, не моргнув глазом нарушила бы все церковные запреты — похоронила б самоубийцу на церковной земле, водрузила бы крест, поставила б ангелов. Но врать своему сердцу она бы не стала… Она б написала нечто совершенно иное — обращение к Богу с просьбой понять и простить, но не эту сладкую фразу о Машиной безгрешности…

И о ее мученичестве.

«Сюда придут красные войска… и Отроку Михаилу не поздоровится так же, как лаврскому митрополиту Владимиру. Моряки забили его нагайками насмерть, прямо в Лавре, на святой земле», — ударила память.

Ладони запылали. Катя не знала истинной силы своих рук, но от одной этой мысли они потяжелели от жажды мести, налились неведомым тяжким и страшным злом.

Если ответ на озвученную хозяином антикварного салона «Модерн» историческую загадку 1919 года — именуется Катерина Михайловна Дображанская, все сходится. Все, кроме одного… Никто не может убить Киевицу! Никакие матросы, солдаты, рабочие, красногвардейцы, чекисты — никто, кроме Города и ее самой.

Помедлив, Катя достала из сумочки новую безделицу, на сооруженье которой вдохновил ее оправленный в дерево компьютер антиквара. Перед посещением кладбища она успела заехать за ней и теперь была очень довольна приобретением. На вид — обычная пудреница в золотой коробочке. Только в нижней части вместо пудр да румян — прикрытые лебяжьей пуховкой кнопочки, а верхнее зеркало, как и положено в гламурных мобильных, легко превращается в экран. Экран выводит Интернет, коий невесть почему берет и в ХIХ, и в начале ХХ века. А коли подойдет кто-то сзади, одно незаметное движение — и кто удивится, что красавица Катя так долго рассматривает свое отражение?

Дображанская запустила в поиск дату и имя Отрока, затем настоящее имя Маши. Затем, сама не зная зачем — Михаила Булгакова.

Никаких совпадений!

Маша не покончила с собой. Акнир солгала или сказала лишь то, что знала сама, но не приблизила Катю к разгадке. Как и ее новый друг, трижды благословенный Интернет. В распечатке о событиях 13 июля было упоминание о множестве злодейств и ни одного поминания Отрока Пустынского. На запрос о нем Интернет выдал ссылки на десятки книг и сотни статей. Но из них Катя не почерпнула ничего нового, кроме мутного факта — однажды (точная дата варьировалась в диапазоне от 1917 до 1937 года) Отрок просто исчез из Пустыни.

Исчез, чтобы стать беззаветной мученицей Марией Ковалевой, похороненной безутешной сестрой на Лычаковском кладбище.

И все же золотая пудреница не была безделушкой, предоставив Кате прелюбопытную новость:

«С 13 на 14 июля 1919 года знаменитая французская поэтесса одесского происхождения Аннет Модильяни написала в одну ночь свою знаменитую поэму — Поэму Конца…»

«Мы снова изменили ее жизнь, — вздрогнула Катя, — надеюсь, хоть на этот раз в лучшую сторону…»

Не слишком довольная собой, Дображанская захлопнула пудреницу, встала со скамьи, пошла по кладбищенской тропинке, машинально читая имена на могилах, невольно останавливаясь на тех, что казались знакомыми…

«Елизавета Федоровна Деникина» — наверное, однофамилица. Черный мраморный крест, «Генерал-Лейтенант Николай Николаевич Духонин» — последний главнокомандующий российской армии, растерзанный большевиками буквально на куски.

Рядом стоял новенький, только что отстроенный храм Св. Вел. Катерины.

— Там, на краю Лукьяновского, овраг был… Там всех и закапывали, — проникновенно рассказывал прихожанке в цветастом платке священник со взволнованно взъерошенной, наполовину седой бородой. — Всех, кого в Лукьяновской тюрьме расстреляли, замучили, мирян и священнослужителей… Они там, в земле, даже не штабелями лежат, а насыпью, три человека на метр. Среди них и владыка Константин. Его в 37-м прямо во время службы в храме арестовали… И отец Александр Глаголев…

Катя непроизвольно посмотрела направо, туда, где за деревьями лежал другой овраг, принявший в себя тысячи мучеников Второй мировой — Бабий яр, бывший лишь частью старинного киевского Репьяхова яра.

«Если б не первая мировая война, не октябрьская, не было бы и второй, — горько подумала Катя. — Столько смертей. 50 миллионов погибших. Неужели абстрактное перемирие Неба с Землей могло стоить таких жертв? О чем думала эта Персефона? Вот бы спросить…»

Катины щеки горели. Она пошла к небольшому колодцу и обнаружила рядом с ним еще двух знакомцев. «Летчик Нестеров Петр Николаевич. Русский летчик, совершивший первым в мире мертвую петлю», «Легендарный рыцарь неба Крутень Евграф Николаевич» — прочла она имена Дашиных друзей-военлетов. Оба погибли в Первую войну. Рядом лежал «Полковник Владимир Машков». Его недавно поминал Митя. Герой войны. Он тоже погиб…

Катя оперлась об его ограду, потрогала лоб. Ветер дунул в лицо, направив ее мысли в прежнюю сторону.

Начнем все сначала. У Маши был любимый писатель. Решив, что она отобрала у него возможность писать, «кузина» отдала ему Лиру. Однако писать он так и не стал. Зато, не без помощи Лиры, стал причиной смерти Столыпина. И из-за навязчивых дежавю оказался в сумасшедшем доме, где по той же причине пребывала Ахматова. Так состоялось их знакомство.

А затем, два года спустя, почти одновременно случилось сразу три события:

Маша погибла.

В тот же самый день красная армия в Киеве была уничтожена.

На следующий день Ахматова начала писать.

Между этими фактами была какая-то связь. И единственным способом ее прояснить было найти этого Булгакова.

Однако в клинике профессора Сикорского его нынешний адрес был неизвестен. На Андреевском, 13, где он проживал в 1913 году, засланный Катей сыщик узнал только одно — в начале войны Булгаков добровольно ушел врачом на фронт, с тех пор его судьба неизвестна. И даже всемогущий Интернет подвел Катерину.

Булгаковых там было много. Как верно заметил Митя, фамилия нередкая. Отыскался даже один врач, правда, не Михаил, а Николай — и не великий, известный — бактериолог, эмигрировавший из России в Париж в 1919 году.

Но ни о каком враче Михаиле Булгакове, так же как о самом Михаиле Булгакове, Катя ссылок не нашла.