— На деле оно намного длиннее. «Когда в Город третий раз придут Трое, тьма возлюбит свет, крик ребенка остановит войну…» А еще там сказано, что самой сильной из трех будет младшая, принявшая имя Макош. Именно она, как Великая Мать, станет примирительницей Земли и Неба.

— Маша, — кивнула Катя и добавила, подумав: — Ее имя почти анаграмма. МА-Ша КОвалева. Если вставить две первые буквы фамилии в середине имени, выйдет МА-КО-Ш. Земля и Небо — как раз про нее. Ведь она живет почти в небе — в монастыре.

— Вот только она больше не младшая.

— То есть как?

— Она была младшей в вашем времени. Но здесь, после семнадцати лет в монастыре…

— Теперь младшая Даша? — с удивленьем осознала Катя.

— Принявшая имя Исиды. Одно из древнейших имен нашей Матери.

— И она тоже проводит много времени в Небе. В прямом смысле… — Катя не могла поверить. — Так значит, она?

— Или та, что носит тайное имя «Царицы мира», та, что приняла крещение в миг единения неба, земли и воды. Та, которой открылась Великая Мать. Та, которую выбрал сам Город…

— Он говорит лишь с Машей.

— Она слышит… Но ты видишь его.

— Но как примирить Небо с Землей? Ведь это невозможно, в принципе. Это просто мечта. Ради нее не стоило… Скажите мне только одно — главное…

— Нет, я не буду мешать твоей Отмене, Катерина Михайловна, — сказала Персефона.

— Почему?

Катя вгляделась в фиалковые глаза и внезапно сама прочла в них ответ:

— Ты хочешь, чтоб мы отменили твою задумку?

— Нет… Просто поверни ключ, Катерина.

— Почему нельзя сказать прямо!

— Потому что я не знаю ответа на эту загадку. Мне не судилось открыть Книгу Киева. Но я Киевица — пусть бывшая, запертая в этой Башне, как в монастыре. Я чувствую Город… Я знаю, ты почти у цели. Но помни, лишь та из вас Трех — та, истинная, что примет имя Макошь, примет в себя Великую Мать, всю силу земли, сможет спасти ее… да не от смерти. Из смерти.

— Ее — значит, Машу?

— Знаешь, почему ваш Бог не любит, когда вы гадаете? — вдруг улыбнулась Персефона. — Вы начинаете слушать пророчества, а не себя. Иди за собой — за своей душой, Катерина, — она ткнула пальцем Кате в грудь — прямо в душу. — Город говорит с тобой… каждый миг.

А в следующий миг Катерина осознала себя стоящей возле ворот Лукьяновского кладбища.

* * *

Она не понимала, приснился ли ей разговор с Персефоной — воспоминание о нем словно окружала какая-то темная муть. Лишь помнила, как вышла из Башни на Большой Провальной, села в авто, долго ехала куда-то. Она не понимала, зачем прибыла сюда — просто шла за душой, а в душе непрерывно пульсировала горячая беспокойная точка: «Неужели, неужели она умрет?» Просто душа ее была рядом с Машей…

Хотя сейчас, весной 1917, на Лукьяновском кладбище Маши Ковалевой еще не было.

Маши К. Ма-ко-ш… Это напомнило Кате еще одно имя «Мака» — так Анна звала своего соседа из 3 палаты.

«А вдруг это он? — мелькнула безумная мысль. — Он должен спасти Машу? Ведь у него Лира, дарующая великую силу. Он станет врачом… возможно, очень хорошим врачом. Возможно, он вылечит Машу. Не обязательно рану. Он вылечит душу, ведь психиатры, психологи — тоже врачи… Правда, этот Мака и сам псих…»

Катя хотела было присесть, но на деревянную скамейку у кладбищенских ворот села — скорее даже упала — юная девушка в простом сером платье.

— Душно, — слабо сказала она с сильным польским акцентом, быстро обмахиваясь батистовым белым платком. В уголке платка гладью был вышит цветок в стиле Модерн — свитая в замысловатый узел кувшинка.

Одолень-трава. Победа.

«Город говорит с тобой… каждый миг».

Катя достала из сумочки мигреневый карандаш и протянула бедняжке.

— Благодарю, — с радостью приняла помощь та. — Мне нездоровится… Но я обещала своему жениху ухаживать за могилой его матери.

— Вам стоит обратиться к врачу, — сказала Катя.

— О, нет… Просто я очень волнуюсь за него. Он сейчас на фронте, а там так неспокойно.

— Он солдат?

— Нет. Генерал, — не без гордости сказала невеста. — Антон Деникин. Может, вы слышали?

«Город говорит с тобой!»

— Слышала… Я о нем слышала.

«Елизавета Федоровна Деникина», — вспомнила Катерина могилу. Его мать? Впрочем, кажется, он заканчивал Киевское юнкерское училище… И Духонин учился в Киеве. А рядом с его могилой храм Екатерины.

«…которую выбрал сам Город»

«Революция пришла в мир из Киева», — неустанно повторяла им некогда Маша. В Киеве Богров застрелили Столыпина, способного предотвратить революцию. А коли не так, именно киевский жених бросил Таню, спровоцировавав смерть премьера. В Киеве Ахматова стала писать стихи, разбудившие революцию в душах женщин… А коли не так, именно в Киеве Даша украла их и прочитала по новой…

И даже знакомство с роковым Распутиным, погубившим Семью, произошло в Киеве — на подворье киевского Михайловского монастыря, где повстречали старца две черногорские княгини и оттарабанившие его ко двору.

И вот, накануне революции, все снова собрались здесь, словно специально — и мать царя, и сестра, и мужья двух сестер, и будущая жена едва ли не единственного полководца белой гвардии, у которого был шанс переломить гражданскую войну…

— Вы слишком бледны, — решительно сказала Катя. — Позвольте, я помогу вам добраться до дома. Нужно достать коляску.

— Сейчас это почти невозможно.

— Невозможных вещей не существует. Есть только очень и очень дорогостоящие, — опровергла Катя, нащупывая в сумочке ключ от всех времен.

Решение было принято. Найдет она этого Булгакова или нет, она купит треклятую Отмену. С потрохами!

Город выбрал ее. И если именно Киев, Столица ведьм, нес ответственность за все репяхи…

Киев сделал — Киев и переделает!