– Вальс великолепный, но чертовски трудный, – говорит Герда, усаживаясь перед пюпитром. – Мне потребовалось несколько часов, чтобы освоить арпеджио и попасть на высокие ноты.

– У меня так ничего и не получилось, – признаю я, чувствуя себя подтверждением всех дурных шуток о вторых скрипках.

Вопрос: сколько нужно вторых скрипок, чтобы ввинтить лампочку? Ответ: так высоко они никогда не поднимаются.

Герда вытаскивает скрипку из футляра.

– Тут вот в чем хитрость: чтобы сыграть этот пассаж, нужно перейти в пятую позицию на такт раньше.

Она демонстрирует мне, как нужно играть, и звуки срываются со струны ми с сумасшедшей скоростью.

– Не обязательно играть сейчас, – останавливаю я ее.

– И тогда вторую часть играть гораздо легче. Послушай.

– Пожалуйста, перестань!

Я сама потрясена пронзительностью моего голоса. Набираю в легкие побольше воздуха и говорю спокойным тоном:

– Ты мне лучше расскажи, что тебе удалось узнать.

Герда, нахмурившись, кладет скрипку:

– Что с тобой?

– Извини. У меня голова от этого вальса начинает болеть. Давай просто поговорим о музыке?

– Хорошо. Но сначала позволь мне взглянуть на оригинал.

Я вытаскиваю из сумочки книгу с цыганскими мелодиями и раскрываю на той странице, куда засунула листок с «Incendio». Мне даже не хочется прикасаться к нему, а потому я протягиваю Герде всю книгу.

Она вытаскивает пожелтевший листок с вальсом, разглядывает его с одной, с другой стороны.

– Написано карандашом. Обычная писчая нотная бумага, похоже довольно хрупкая. Водяных знаков я не вижу, ничто не указывает на страну происхождения, кроме названия и имени композитора – Л. Тодеско.

Герда поднимает на меня глаза:

– Я поискала фамилию Тодеско в Интернете – музыки композитора с такой фамилией не обнаружила. – Она прищуривается, разглядывая страничку. – Так, вот что интересно. На другой стороне есть несколько полустертых нот, поверх которых написаны другие. Похоже, четыре такта вот здесь редактировались.

– Значит, он не просто копировал ноты из оригинала.

– Нет, изменения достаточно кардинальные, тут не просто правка. Видимо, перед нами оригинал, в который потом вносились изменения. – Она смотрит на меня поверх очков. – Знаешь, вероятно, у нас единственный экземпляр – других просто нет. Ведь звукозаписи не существует.

– Откуда ты знаешь?

– Я послала копию Полу Фронличу в консерваторию. Он пропустил ее через все программы распознавания музыки, сравнивал со всеми имеющимися записями. Никаких аналогов не обнаружено. Он считает, твой вальс никогда не записывался, а никакой другой музыки, сочиненной Л. Тодеско, он не нашел. Происхождение твоих нот – великая тайна.

– А книга цыганских мелодий? Я нашла листок с «Incendio» между страниц. Вероятно, владелец был один. Не исключено, что эта книга принадлежала тому же Л. Тодеско.

Она раскрывает рассыпающийся томик с мелодиями. На обложке крест из отклеивающегося скотча, только он, кажется, ее и удерживает. Герда осторожно открывает страницу с копирайтом.

– Издатель итальянский. Год выпуска – тысяча девятьсот двадцать первый.

– На задней стороне обложки что-то есть.

Герда переворачивает книгу и читает выцветшие слова, написанные синими чернилами: «11 Calle del Forno, Venezia».

– Адрес в Венеции.

– Может быть, адрес композитора?

– В любом случае поиск нужно начинать оттуда. Составим список всех, кто жил по этому адресу с двадцать первого года. – Герда возвращается к двум листочкам, закрепленным на пюпитре. – «Incendio». «Огонь». Интересно, какой огонь здесь имеется в виду.

Она берет инструмент и, прежде чем я успеваю ее остановить, начинает играть. С первыми звуками скрипки я чувствую, как во мне поднимается волна паники. Пальцы начинает пощипывать, электрическое напряжение нарастает с каждой нотой, и вот уже мне начинает казаться – визжит не скрипка, а мои нервы. Я уже готова выхватить у Герды смычок, когда она резко прекращает играть и впивается взглядом в ноты.

– Любовь, – бормочет она.

– А?

– Неужели ты не слышишь? Тут страсть, мука. В первых шести тактах, где вводная мелодия, такая печаль и тоска. Потом, в шестнадцатом такте, сила чувства возрастает. Регистр повышается, ноты ускоряются. Я почти чувствую отчаяние разлученных любовников. – Герда смотрит на меня. – «Incendio». Я думаю, это огонь любви.

– О черт, – тихо говорю я, потирая виски. – Пожалуйста, не играй больше. Я не вынесу.

Она кладет скрипку.

– Тут ведь дело не в музыке. Что с тобой происходит, Джулия?

– Нет, тут дело как раз в музыке.

– Ты в последнее время стала рассеянная. Пропустила две репетиции подряд. – Она делает паузу. – У тебя с Робом нелады?

Я не знаю, что сказать, а потому несколько минут не говорю ничего. В доме Герды так тихо. Она живет одна, ни мужа, ни детей у нее нет, отвечает только перед самой собой, а я вынуждена делить дом с человеком, который считает меня сумасшедшей, и с дочерью, которая меня пугает.

– С Лили, – наконец признаю я. – У нее в последнее время проблемы.

– Какие проблемы?

– Помнишь, я порезала ногу и потребовалось накладывать швы?

– Ты говорила, это несчастный случай.

– Никакой не несчастный. – Я смотрю на нее. – Все устроила Лили.

– Как устроила?

– Вытащила осколок стекла из мусорного бачка и вонзила мне в ногу.

Герда недоуменно смотрит на меня:

– Лили?

Я отираю слезы:

– А в тот день, когда я упала, тоже был никакой не несчастный случай. Она оставила игрушку на лестнице, а я на нее наступила. Мне никто не верит, но я знаю, она сделала это специально.

Делаю несколько быстрых вдохов, наконец мне удается взять себя в руки. Когда я снова начинаю говорить, голос мой звучит ровно. Покорно.

– Я больше не знаю, кто она. Она превратилась в кого-то другого. И все началось с того дня, когда я впервые играла вальс.

Любой другой сказал бы, что у меня бред, но Герда молчит. Она только слушает, ее молчание успокаивающее, не осуждающее.

– Мы возили ее на всякие медицинские исследования, и ей делали что-то вроде ЭЭГ – считывали мозговые волны. Когда ей дали прослушать вальс – ты его записала, – мозг ее реагировал так, будто он – вальс – находится в ее долговременной памяти. Словно она его уже слышала. Но ты говоришь, он никогда не записывался.

– Старые воспоминания, – бормочет Герда, она разглядывает ноты «Incendio», словно видит в музыке что-то не замеченное ею раньше. – Джулия, я знаю, мои слова покажутся тебе странными. Но меня в детском возрасте посещали воспоминания, которые я никак не могла объяснить. Родители приписывали их моему буйному воображению, но я помнила каменный домик с земляным полом. Поля пшеницы, колосья, раскачивающиеся на солнце. И еще я отчетливо помнила, как смотрю сверху на свои босые ноги – без одного пальца. Все это не имело никакого смысла, но как-то раз бабушка сказала, что меня посещают обрывки воспоминаний о том, кем я была когда-то. В прошлой жизни. – Герда смотрит на меня: – Ты считаешь, это глупости?