Я появляюсь из туалета – Вэл и Роб уже внизу, за углом. Они говорят так тихо, я их почти не слышу, а потому подхожу поближе.

– Камилла была ровесницей сегодняшней Джулии. Вероятно, это важная деталь.

– Джулия ничуть на нее не похожа, – говорит Вэл.

– Но гены-то те же. История душевных болезней ее семьи.

– Поверь мне, сейчас ситуация совершенно иная. Камилла была хладнокровным психопатом, эгоистичным, умным, умелым манипулятором. Но не сумасшедшей.

Они говорят о моей матери. О моей мертвой матери, убийце своего ребенка. Я жадно вслушиваюсь в каждое слово, но сердце мое бьется очень сильно, даже грозит заглушить их голоса.

– Все психиатры, которые ее видели, пришли к единому мнению, – замечает Роб. – Они говорят, у нее случился психический срыв, она потеряла всякую связь с реальностью. Такие вещи передаются по наследству.

– Она их обвела вокруг пальца, обдурила всех до единого. Она была не психопаткой, а воплощением зла.

– Мамочка, возьми меня на ручки! На ручки!

Я поворачиваюсь и вижу Лили прямо перед собой. Моя дочь выдала меня. Она смотрит на меня совершенно невинными глазами, тут из-за угла выходят Вэл и Роб – и вот она я перед ними.

– А, вот ты где! – говорит Вэл как можно небрежнее, но у нее плохо получается. – Мы с Лили как раз собираемся уезжать. Ни о чем не беспокойся.

Лили цепляется за меня в прощальном объятии, и я чувствую на себе взгляд Роба – он следит, не сделаю ли я чего-нибудь, угрожающего дочери. Я знаю, его это беспокоит, недаром он вспомнил имя моей матери – имя, которое никогда не произносили в моем присутствии. Пока он не сказал, мне и в голову не приходило, что я сейчас ровесница матери в то время, когда она совершила самый непростительный грех, какой только может совершить мать. И теперь я спрашиваю себя, не обитают ли во мне унаследованные от нее тараканы.

Не то ли самое чувствовала она в дни перед убийством моего брата? Смотрела на своего ребенка и видела ответный взгляд монстра.

Декабрь 1943 года

Из задней комнаты в скрипичной мастерской отца Лоренцо услышал звон дверного колокольчика и крикнул:

– Подождите, пожалуйста, минуту. Я сейчас.

Никто не ответил.

Лоренцо только-только нанес клей и теперь прилаживал верхнюю деку скрипки к обечайкам – ответственный этап, не допускающий спешки, и он аккуратно затянул зажим, убедился, что углы ровные. Появившись наконец из задней комнаты, он увидел клиента – тот присел перед выставочным стендом со смычками для виолончелей и скрипок. Над прилавком виднелась только верхушка шляпы.

– Чем могу служить? – спросил он.

Она поднялась и улыбнулась ему:

– Лоренцо.

В последний раз они разговаривали пять лет назад. Он несколько раз мельком видел ее на улице, но всегда издалека и ни разу к ней не подходил. А теперь он и Лаура Бальбони стояли лицом к лицу, и разделял их только выставочный стенд – у Лоренцо слова застряли в горле. Ее волосы были теперь коротко подстрижены по последней моде среди студентов Ка-Фоскари. Лицо потеряло девичью округлость, и скулы выступали сильнее, челюсть приобрела более четкие очертания. Смотрела она, как и всегда, прямым взглядом, таким прямым, что Лоренцо как к месту пригвоздило: стоял не двигаясь и дар речи потерял.

– На нем нужно заменить волос, – сказала девушка.

Он посмотрел на виолончельный смычок, который она положила на прилавок. На колодке висели клочья конского волоса.

– Конечно, буду рад сделать его. Когда он тебе нужен?

– Не спеши. У меня есть другой смычок – могу им пока попользоваться.

– На следующей неделе устроит?

– Отлично.

– Тогда ты сможешь забрать его в среду.

– Спасибо.

Она помедлила немного в поисках слов. Потом, беспомощно вздохнув, двинулась к двери. Но там остановилась и повернулась к нему:

– И больше нам нечего сказать друг другу? Только «Можешь забрать в среду. Спасибо»?

– Ты прекрасно выглядишь, Лаура, – тихо произнес Лоренцо.

Он не погрешил против правды: она стала еще красивее, чем в дни их встреч. Прошедшие пять лет словно отполировали ее волосы и лицо, сохранив семнадцатилетнюю девушку, которую он когда-то знал. В полумраке мастерской она словно светилась внутренним светом.

– Почему бы тебе не зайти к нам? – спросила она.

Он оглянулся и виновато пожал плечами:

– Отцу здесь нужны мои руки. И потом, я преподаю – у меня теперь десять учеников.

– Я отправила тебе кучу приглашений, Лоренцо. Ты ни разу не пришел. Даже на мой день рождения.

– Я посылал открытки с извинениями.

– И все они такие вежливые. Мог бы прийти сам и извиниться. Или просто заглянуть поздороваться.

– Ты ходишь на занятия в Ка-Фоскари. У тебя теперь новые друзья.

– И что, я не могу общаться со старыми?

Он разглядывал ее смычок, колодку со щетинкой волос. Он помнил, как энергично ударяла она смычком по струнам виолончели. Осторожные прикосновения не для нее. Такие виолончелисты, как Лаура, быстро рвут струны и изнашивают конский волос. За страсть приходится платить.

– В тот вечер на конкурсе все для нас изменилось, – сказал он.

– Нет, ничего не изменилось.

– Для тебя – да. – Ее забывчивость вдруг разозлила его, и он посмотрел ей прямо в глаза. – Для меня и для моей семьи изменилось все. Но не для тебя. Тебе позволено учиться в Ка-Фоскари. У тебя новые друзья, модная стрижка. Твоя жизнь продолжается, счастливая и идеальная. А моя? – Он оглядел мастерскую и горько усмехнулся. – Я тут как в тюрьме. Неужели ты думаешь, я работаю здесь, потому что мне нравится?

– Лоренцо, – пробормотала она, – я тебе так сочувствую.

– Приходи за смычком в среду. Он будет готов.

– Я же не слепая. Вижу, что происходит.

– Тогда ты должна знать, почему я держусь подальше от тебя.

– Ты прячешься? Засунул голову в песок и прячешься, чтобы не попасть в переделку? – Она наклонилась над прилавком, словно бросая ему вызов. – Настало время быть храбрым. Я хочу быть рядом с тобой. Как бы ни развивались события, я хочу…

Она замолчала, услышав звон дверного колокольчика. Вошла посетительница, тонкогубая женщина, которая коротко кивнула им, потом принялась медленно обходить мастерскую, разглядывая скрипки и альты, висящие на стенах. Лоренцо никогда не видел эту женщину прежде, и ее неожиданное появление встревожило его. Мастерская его отца существовала благодаря небольшой группе преданных клиентов. Новые почти никогда не приходили сюда, предпочитали скрипичную мастерскую, расположенную чуть дальше по улице, где в витрине навязчиво красовались слова «Negozio ariano» – «Арийская мастерская».